Когда я просыпаюсь, за окном на город уже рухнуло звездное крошево. В комнате хоть глаз выколи. Глеб по-прежнему сидит за столом – по крайней мере, его силуэт никак не поменял позу.

- Глеб, свет хоть включи, - бормочу я, поднимаясь. – Не видать же ничего.

- Звезды хорошо видны только в темноте, - мечтательно шепчет он. – Посмотри. Помнишь, ты меня учил, где какое созвездие? Я запомнил…

- Из окна плохо видно, - хриплю я, чувствуя, как сердце снова готово проломить грудную клетку.

- Пойдем на крышу, а? – предлагает вдруг он. – Я там частенько сижу…

По дороге я захватываю нам куртки, и мы забираемся по давно не крашенной лестнице наверх, где гуляет теплый ветер, где не слышно городского шума, где царят только звезды и только тайга…

Глеб давно отточенными движениями распахивает дверь и тут же направляется к краю крыши. Садится, спустив ноги вниз, и внутри меня что-то ухает от ужаса. Бегу за ним, сажусь сзади, хватаю за плечи и дышу в вихрастый затылок.

- Аккуратнее, малыш, - шепчу ему я. – Так и навернуться недолго.

- Смотри, - тычет пальцем в небо, - я вижу Сириус!

- Это не Сириус, малыш, - непроизвольно прижимаюсь к нему сзади я и перехватываю его ледяную ладонь, сжимая ее в своих пальцах и ведя его руку чуть в сторону, - это Полярная, а Сириус вот, видишь? Крохотная блестящая оранжевая точка. Смотрит прямо на нас, - бормочу прямо ему в ухо не в силах сдержать галопирующее дыхание.

- Он прекрасен, - восхищенно тянет Глеб, а мне только и хочется, что откликнуться в ответ: это ты прекрасен…

- А мы можем увидеть млечный путь? – продолжает вопрошать он.

- Не здесь, Глебка. Где-нибудь в горах, на открытой местности, где нет фонарей и вообще никакого иного освещения…

И он снова прежний, такой, каким я его помнил. Он снова не смущается, не ершится, словно ночь раскрепостила его, позволила быть самим собой даже со своим старшим братом, с которым вдруг стало так сложно отчего-то общаться… Он откидывает голову назад, кладя мне ее на плечо, и сдерживаться становится почти невыносимо. Руки мои дрожат, да и всего меня колотит, но я не смею предпринять ни единой попытки. Ему 14 лет, и он мой младший брат. Если я только опущу губы чуть ниже, мне останется лишь сигануть с крыши, поскольку жить с этим я не смогу…

На небо выползает тонкая струнка луны, и Глеб восхищенно цокает языком.

- Жаль, у нас нет телескопа… - стонет он.

- Я куплю тебе его, - хрипло шепчу ему на ухо я, чувствуя, как в голове все плывет от его невозможной близости. – И мы будем смотреть на звезды плечом к плечу. Всегда. Всю жизнь, слышишь?

- Да… - мечтательно отзывается он.

Все во мне бурлит, клокочет и рвется наружу, сил сдерживать себя почти не остается. Не работают уже ни призывы совести, ни навязанные обществом барьеры, все летит к чертям, когда он здесь так близко лежит на моем плече и лопочет что-то бессвязное про звезды. Пытаюсь хотя бы отвлечься.

- А что ты такое писал, когда я приехал? Даже встретить меня не вышел, - в голосе моем звякнула затертой монетой странная обида.

Глеб вдруг резко обернулся – так, что губы его задели мои, и я на мгновение окаменел от этого нечаянного, но такого смелого прикосновения.

- А ты никому не скажешь? – глаза его в темноте сверкнули обсидианом и тут же погасли.

Он едва заметно улыбнулся, когда я покачал головой.

- Я тут сказку одну на днях прочел. Взял в библиотеке странную книжку, сборник рассказов разных авторов. Всего Гофмана я уже давно перечитал, и библиотекарь сказала мне, что это в похожем стиле. Там была история о том, как люди, умирая, превращаются в синие цветы…

- Красиво, - выдохнул я, едва ли понимая, о чем он говорит.

- Говорят, мертвецы – синие добрые цветы.

Замолчи, не кричи. Подожди – зацветешь и ты, - пропел он, приближая губы к моему уху.

- Глеб? – изумился я, ощущая, как мне стало чуть легче дышать от удивления, слегка охладившего мой пыл. - Ты написал песню?

- Ты умрешь и скоро, медленно и больно, - продолжал напевать он, - я тебя целую, на ухо шепчу: “Скоро будет лучше, скоро станет легче…”

- Глеб… - я хватаю его в охапку и отодвигаюсь от края крыши.

В голове моей царит сумбур, хаос. Хочется задать ему тысячу разных вопросов, но этот хриплый голосок, это дыхание, опалившее мою шею… Я отталкиваю его и бегу вниз, понимая, что еще секунда - и будет слишком поздно куда-либо бежать…

Мерный стук метронома вдруг прекращается от прикосновения тонких пальцев.

- Просыпайтесь, Вадим, - звучит откуда-то сверху профессионально поставленный женский голос.

И Вадим выныривает из темного асбестовского неба и обнаруживает себя сидящим на кресле в позе зародыша, обхватив себя руками.

- Что-то было? – выдавливает из себя он, принимая обычную позу и поправляя одежду.

- Вадим, у нас с вами, кажется, наклевывается очень сложная ситуация. Я выявила причину вашей парамнезии, она многое объясняет, если не вообще все, но для того, чтобы дальнейшие сеансы были эффективными, я должна получить от вас прямой ответ на свой вопрос.

Вадим испуганно, но покорно кивнул.

- Скажите, что вы испытываете к своему младшему брату? – и в глазах Светланы блеснуло ледяное пламя.

========== 8. ==========

В итоге бесплодных стараний на следующее утро Вадим отправился на репетицию СДК в свободно сидящих на нем афгани. Перед выходом он окинул себя взглядом в зеркале, недовольно скривился, но все же вынужден был признать, что в штанах этих чрезвычайно удобно – нигде не жмет, все проветривается как надо. И даже поймал себя на порочной мысли, что было бы неплохо и в своем 1990-м найти себе что-то похожее.

Глеб отправился с братом. Они уговорились созвониться по ватсапу, как только подъедут к студии, и Глеб останется в машине, а Вадим отправится на репетицию, и брат в случае необходимости будет подсказывать ему, как и что отвечать. Для этих целей Глеб вооружился планшетом, вышел в интернет и приготовился оказывать мелкому посильную помощь.

Первая трудность, с которой столкнулся Вадим, возникла сразу же по выходе из машины: адрес-то они нашли, но вот какая из множества дверей огромного здания относилась к его студии, он понятия не имел, поэтому отправился дергать все подряд. Глеб поначалу хотел было помочь ему, но потом все же решил остаться в машине: еще не хватало, чтобы СДК заметили, как братья ломятся во все двери подряд. И без того уже фотографии гуляют по сети, а фанаты с придыханием ждут свежей порции наркоты под названием «самойловцест».

Ситуацию спас подъехавший вскоре Алик. В течение нескольких секунд он с недоумением наблюдал за тем, как Вадим тыркался то в одну, то в другую дверь. Потом окликнул его, наконец:

- Вад, ты чего?

Тот охнул, бросился обниматься с единственным знакомым ему в СДК человеком.

- Да я это… магазин искал, - ляпнул он первое, что пришло в голову.

- Магазин? – удивился Алик.

- Ну да. Одежды. Штаны хотел новые купить. Обычные какие-нибудь, без мотни этой, - и Вадик уже чувствовал, что безбожно врет, что влюбился в эти дурацкие афгани.

- А я тебе давно говорил, что пора от них избавляться, - удовлетворенно похлопал его по плечу Алик и распахнул перед ним единственно верную дверь.

Глеб замер, холодея от страха: впервые за последние дни мелкого уводили за пределы досягаемости. Точнее, он, конечно же, слышал его, но едва ли мог полноценно контролировать ситуацию без риска спалиться окончательно и бесповоротно. Глеб заскрипел зубами.

Студия не произвела на Вадима никакого впечатления. Скорее наоборот разочаровала. Сам он ждал, что спустя столько лет с обретением Агатой культового статуса он обзаведется роскошным помещением, а это была обычная небольшая комнатка обитая ковролином. Таких по Москве не один десяток.

Вся команда уже была на месте: выдрессированные суровой Вадимовской рукой, они явились на репетицию за час до шефа и уже вовсю сыгрывались.