– Да, это и есть остров Старух, – сказал мне Альбиос. – На отливе ты сможешь дойти до него посуху.

Тем временем мы попытались согреться. Сумариос принялся собирать в воде древесные обломки и ворчливо буркнул мне тоже заняться делом. На полосе осушки мы обнаружили охапки водорослей, ветки, обмытые от коры и голые, словно кости, а также и куда более зловещие находки: части рангоутов[41], обломки поцарапанных песком корабельных досок и множество черепков глиняной посуды. Всё это подтверждало рассказы озисмов: этот берег был местом гибели и кораблекрушений. А наша собранная вязанка была насквозь сырая, и развести огонь никак не удавалось. В конце концов, все мы тесно прижались друг к другу, сев на корточки и прислонившись спиной к камню.

Долгое время мы просидели без единого слова. Альбиос схватил простуду и, дрожа от холода и озноба, молча досадовал на двух храбрецов, которые не боялись проклятого места, но при этом не сумели разжечь даже жалкий костёр. Сумариос с одинаковым хладнокровием переносил как превратности погоды, так и хмурое настроение барда. На его лице застыла знакомая мне невозмутимость, которой я восхищался ещё накануне битвы с амбронами. Меня же обуревали разноречивые чувства. Горло сдавило от страха перед смутными очертаниями острова Старух, который ждал меня всего в трёхстах саженях. Но тревога и воодушевляла, поскольку это и была судьба, выпавшая мне на долю, и поскольку в душе не угасала надежда на чудо. На этом затерявшемся в буре рифе я с обеих сторон чувствовал плечо товарища, мягкое тепло, исходившее от них сквозь промокшую шерстяную одежду, и силу этого братства, которое довело меня до этих мест, на самые дальние острова самых дальних морей на самом краю края света. Вот в таком беспокойстве и прошёл оставшийся день. Со вкусом соли на губах, с изнывающей болью в спине и дождём, впивающимся в нас цепкими когтями, ко мне пришло ощущение, будто я познал вкус вечности, этот дух первозданной жизни, который неизменно сопровождал меня во всех моих странствиях и сражениях.

Тем временем мир перед глазами пришёл в движение. Море со всех сторон слюнявило берег пеной, рифы бурыми клыками прокусывали волны, островок мало-помалу стал выпячивать из воды пушистые от морских водорослей склоны и обломки скал, сиявшие как начищенная медь. Альбиос пробормотал, что настал отлив, но я-то видел, что поднимались сами островки, будто под водой глубоко вздохнула земля, что это и было исконным волшебством жизни, порождённым богами Подземного мира.

Теперь уже перед самым островом Старух сквозь струящуюся воду выходили на поверхность пласты песка, на которые сразу слетелись стаи чаек.

– Готовься, – сказал мне Альбиос. – Настал твой час.

Я встал, потягиваясь и разминая онемевшие ноги, Сумариос тоже засобирался в дорогу.

– Не ты, – возразил музыкант. – Мы своё дело сделали. Дальше Белловез должен сам снять запрет Великого друида.

– Этот мальчик мне как сын, – рявкнул воин. – Я его, почитай, вырастил. Я вырвал его из лап амбронов. Я не оставил его умирать, когда все его бросили. Куда бы он ни пошёл, я пойду с ним.

Альбиос презрительно фыркнул.

– Ну, значит, ты сослужишь ему плохую службу, – продолжал препираться он. – Когда галлицены увидят тебя с ним, они даже слушать его не станут. Не мешкая, убьют вас обоих, вот и все дела.

Довод оказался убедительным, ибо Сумариос колебался, пребывая в полной растерянности, что отнюдь не было на него похоже.

– А если ты пойдёшь с нами, – наконец нашёлся он, – если ты с ними поговоришь? Ты сильный чародей, они тебя послушают. Вот и объяснишь, что мы пришли с миром. Разве самому тебе не хочется посовещаться с галлиценами?

Бард расхохотался, но мне показалось, что в его насмешливом прищуре сверкнула искорка страха.

– В моём возрасте пророчицы могут предсказать мне только одно. И этого, Сумариос, я знать не хочу.

Воин с презрением посмотрел на поэта, после чего стал внимательно вглядываться в тёмные очертания острова Старух, к которому теперь протянулась песчаная коса. Он напустил на себя свирепый вид, и я смекнул, что Альбиос, выдав свои страхи, пал в его глазах. Я был уверен, что Сумариос пропустит мимо ушей его предостережения и пойдёт со мной. Бард, однако, осознал свой промах и теперь заговорил так тихо, что слова почти заглушались ветром.

– Мальчику и вправду не нужен будет воин, – молвил он. – Испытание, которое ему предстоит, – совсем иного толка.

– Значит, тебе придётся его сопроводить, – настаивал правитель Нериомагоса. – Так я скорее забуду то, что только что услышал.

Но старый поэт поводил в воздухе пальцем, выражая отказ.

– Если я пойду с ним, будет ещё хуже, – возразил он. – Я преисполнен воспоминаний. Это приведёт лишь к тому, что воскресит опасных духов.

– Хватить говорить загадками! – прорычал Сумариос. – Разъясни.

Упрямство воина, казалось, раздосадовало барда. Он закусил губу, будто задумал пустить в ход одну из своих уловок, дабы обвести товарища вокруг пальца. Но чувство дружеского единения, возникшее в долгом пути, смягчило его вспыльчивость, и он всё-таки решил продолжить спор.

– Глупец! Людям нельзя ступать на остров! Старухи погубят нас. И даже если удивительнейшим образом они нас пощадят, наше присутствие всё равно окажется пагубным.

– Почему это пагубным?

– Потому что мои глаза, как и твои, Сумариос, – две бездонные чаши, наполненные прошлым. И когда прошлое встречается с прошлым – это не сулит ничего, кроме несчастий.

– Что значат все эти шарады?

Терпение Альбиоса лопнуло.

– Вот упёрся же, как осёл! – вскипел он. – Значат они то, что среди бессмертных есть старуха, которую зовут Саксена!

На мгновение Сумариос словно окаменел. Ему понадобилось время, чтобы постичь суть услышанного – чего мне тогда так и не удалось, – глаза его округлились, а брови согнулись дугой, придав лицу почти забавное выражение.

– Саксена? – воскликнул он.

– Какой чёрт дёрнул меня за язык! – буркнул Альбиос.

– Саксена? – запинаясь, промолвил Сумариос. – Ты имеешь в виду… Саксену с Аварского брода?

– Разумеется! – раздражённо ответил бард. – Зачем, по-твоему, стал бы я мутить воду, если бы речь шла о ком-то другом?

От изумления воин не смог произнести ни слова, но в конце концов прошептал:

– Я думал, что она мертва.

– Разумеется, она мертва, – буркнул Альбиос. – Теперь это галлицена. В неё вселился тысячелетний дух, который и поглотил душу некогда знакомой нам женщины.

– Откуда ты знаешь, что она стала одной из бессмертных?

– Обязанность у меня такая – всё знать, – проворчал Альбиос. – К тому же, случилось ещё кое-что… Где-то около зимы назад Верховный король вздумал посовещаться с галлиценами и отправил меня на мыс Кабайон – вот откуда я знаю Гудомароса и его свиту. Я ума не приложу, почему Верховный король решил направить меня в такое отдалённое святилище, ведь чтобы получить совет Великого друида, ему стоило всего лишь послать гонцов в соседнее королевство к Секориксу. Мне всё стало ясно, когда одна из галлицен подошла ко мне. Ибо это была она – Саксена.

– Так значит, ты её видел! – вскрикнул Сумариос.

– Поверь мне, я бы с радостью обошёлся без этого.

– Но ведь она ничего тебе не сделала!

– Откуда ты знаешь? – сморщился музыкант.

Эти двое настолько увлеклись разговором, что вовсе обо мне позабыли. Тогда я вмешался:

– А кто такая эта Саксена?

Сумариос повернулся и стал рассматривать меня так, будто только что заметил. Я отчётливо видел, как трудно ему было подобрать слова, что казалось весьма необычным для такого бравого, пусть и не словоохотливого, но полного уверенности воина. Самым поразительным был всё же взгляд, который он не отводил от меня, – в нём промелькнули грусть и словно тень сожаления. Только он собрался с ответом, как Альбиос его прервал:

– И что же ты надумал, правитель Нериомагоса? Будешь ворошить события тех давних лет, когда мальчишки ещё и на свете не было? Ты был настолько пьян в Лукка, помнишь ли ты хоть, что там произошло? Поведаешь ему об этом дне, когда его отец и дядя пили из одного рога, пока не подняли друг на друга оружие из-за «куска героя»? Осознаёшь ли ты, чем это может ему грозить, когда он ступит на остров Старух?