– Где они, вы их изъяли? – заволновался Кунцевич.

– Позвольте, а на каком основании? У нас нет официального поручения. Мы искали драгоценности в частном порядке, по просьбе господина префекта полиции. Но я попросил месье Эрбелена никому их не продавать. Я надеюсь, у вас-то с бумагами все в порядке?

После того как Давыдовы узнали о пропаже сына, Софья Порфирьевна отозвала заявление о прекращении дела, и Мечислав Николаевич был снабжен всеми необходимыми для розыска документами; это-то и задержало его в Петербурге на сутки. Однако в настоящее время бумаг при нем не было – вчера он отдал их послу, и сейчас они путешествовали по министерским кабинетам, проходя процедуру легализации во Французской Республике.

– Все документы в порядке и в ближайшее время лягут на ваш стол. Скажите, а нельзя ли мне лично побеседовать с ювелиром?

Себиль посмотрел на коллегу и улыбнулся:

– Можно, только прямо сейчас я бы вам этого делать не советовал. Давайте завтра? А сегодня – прикончим вот эту бутылочку.

– Идет. А как прикончим – прошу ко мне в отель, там тоже есть чего прикончить.

«Господи, ну зачем я пил после коньяка водку? Зачем?» – Кунцевич приложил медный набалдашник трости ко лбу, но это не помогло абсолютно. Хорошо хоть фиакр, имевший резиновые шины, почти не трясло. Сидевший напротив Сибиль, по-видимому, чувствовал себя еще хуже. Лицо комиссара было бледнее воротничка его рубашки, он постоянно промокал платком пот со лба.

Наконец приехали. Сыщики вошли в довольно просторный и светлый ювелирный магазин, представились хозяину и прошли в его кабинет. Месье Эрбелен достал из несгораемого шкафа холщовый мешочек и высыпал на стол его содержимое. В полутемной комнате стало как будто светлее. Мечислав Николаевич взял в руки золотой медальон в виде обсыпанного бриллиантами полумесяца и поднес его поближе к глазам.

– Да, это именно то, что я ищу.

Коллежский секретарь занес в блокнот подробное описание продавшей драгоценности дамы и спросил у ювелира:

– Эта дама француженка?

– Да, я скажу больше, она парижанка.

– Парижанка?

– Да, месье, настоящая парижанка, выросшая в отнюдь не аристократической среде. Никто другой так не говорит, месье.

– Мадам из низов парижского общества… А вы не заметили, не ждал ли ее кто-нибудь на улице?

– Нет, она была одна. Я провожал ее до дверей и помогал садиться на извозчика. С ней никого не было, месье.

– А номера извозчика не запомнили?

– Меня уже об этом спрашивали. Я даже не взглянул на номер. Зачем?

– Да, действительно, зачем. Когда это было?

– И об этом меня спрашивали. Двенадцатого апреля, месье, так записано в моих книгах, а стало быть, так оно и есть.

– Большое вам спасибо, господин Эрбелен, вы нам очень помогли.

– Вам-то я помог, а вот себе навредил, вы же в конце концов все это у меня отберете. – Ювелир, вздохнув, собрал драгоценности в мешочек, взвесил его на руке, а потом протянул Кунцевичу: – Забирайте сейчас, месье, только напишите расписку.

Когда они вышли на улицу, Кунцевич спросил:

– Что будем делать дальше?

– Pohmelatca! – ответил Себиль не задумываясь. – Ты вчера весь вечер твердил, что сегодня нам придется pohmelatca.

Они уже двенадцать часов были на «ты».

Пансион мадам Лорен находился на тихой зеленой улочке. Дом стоял в глубине двора и был окружен со всех сторон фруктовыми деревьями. От ворот к нему вела дорожка из красного кирпича. Хозяйка встретила Кунцевича и инспектора местной сыскной полиции Гаранже у калитки и пригласила не в дом, а в спрятавшуюся в саду миленькую беседку, посредине которой стоял круглый стол, сервированный к чаю.

– Господин Давыдов так юн, так хорош собой! За те несколько дней, что он был моим гостем, я полюбила его как сына, господа. И я так сожалела, когда его спутник сообщил, что обстоятельства вынуждают их срочно уехать.

– А как выглядел его спутник, мадам? – сделав глоток, Мечислав Николаевич поставил чашку на стол.

– О, это человек из совсем другого теста. Во-первых, он пруссак, а я, как и любой француз, недолюбливаю их нацию. А во-вторых, он плебей, хоть и представлялся профессором права.

– А вы, мадам, считаете тех, кто происходит не из аристократов, людьми второго сорта? – обиделся Гаранже, внешность которого не оставляла никакого сомнения в том, что его предки аристократами не были.

– Происхождение тут абсолютно ни при чем. Мой батюшка, надо вам сказать, в молодости батрачил на виноградниках, но никогда не позволял себе ни ругаться при дамах, ни вытирать после еды губы рукой.

– А господин Гесслер, стало быть, позволял? – спросил коллежский секретарь.

– Он и не такое себе позволял. Не буду рассказывать, чтобы не испортить вам аппетит.

– Вы сказали, что об отъезде месье Давыдова вам сообщил именно Гесслер?

– Да, именно он. Они пробыли у меня ровно неделю, до 21 апреля. Месье Давыдов и месье Гесслер целыми днями спали, вставали к обеду, вечерами исчезали и появлялись только под утро, хорошо навеселе. Я даже несколько раз попеняла им за такое поведение. Правда, иногда я видела месье Давыдова с книжкой в руках и несколько раз слышала, будто он зубрит урок. В воскресенье 21 апреля оба моих постояльца ушли в церковь, а через несколько часов Гесслер явился в пансион один и сказал, что господин Давыдов после службы зашел на почту, где его ждала срочная депеша, вызывавшая его в Париж. Он так торопился, что даже не заехал за вещами, перепоручив хлопоты о них своему спутнику. Господин Гесслер быстро собрался и был таков, не преминув забрать у меня двести франков, которые они не прожили.

– Не могли ли вы более подробно описать его внешность, мадам? – попросил петербуржец.

– Внешность у него самая заурядная. Это светло-русый господин среднего роста, худощавый, одетый весьма непрезентабельно – в потертый костюм и старые, давно не чищенные ботинки. Еще у него был белый плащ с засаленным воротником, господа!

– Носит ли он бороду и усы?

– Нет, он был всегда гладко выбрит.

– Какого цветы у него глаза?

– Такие, знаете, бледно-голубые, как у всех пруссаков.

– Он уехал от вас на извозчике?

– Да, его отвез мой сосед месье Белькур, он держит несколько закладок, но и сам не брезгует возить пассажиров. Я потом поинтересовалась, куда отправился господин Гесслер. Белькур сообщил, что отвез его на вокзал к двухчасовому парижскому поезду.

Гости допили чай, осмотрели комнаты Давыдова и Гесслера и стали прощаться с хозяйкой.

– А что мне делать с чемоданом? – спросила она уже у самой калитки, в тот момент, когда Мечислав Николаевич целовал ей руку.

– С каким чемоданом, мадам? – снизу вверх посмотрел на госпожу Лорен Кунцевич.

– С тем, что оставил господин Гесслер. По закону я должна хранить его полгода, а потом передать в полицию, но, может быть, вы меня избавите от этих хлопот?

– Избавим, непременно избавим.

Забытый или намеренно брошенный багаж состоял из дешевого, топорной работы чемоданчика и пустой коробки от сигар.

В чемодане сыщики обнаружили несколько довольно дорогих сорочек, на которых были метки, состоящие из двух букв – «G. G.».

– Ого! – воскликнул инспектор, разглядев метки. – А парень-то наш никакой не Себастьян!