Опять пробки? Куда они все прутся?

Старший Ангел закрыл глаза ладонями, лишь бы не видеть черноты, заливающей тыльные стороны запястий. Кисти рук тоже покрыты черными пятнами. На ноги он никогда не смотрел, боясь того, что может увидеть.

Полуденное солнце прожгло прорехи в облаках, обугливая ползучие красные изломы по их краям и обстреливая город вспышками желтого света. Как занавес из золотой сетки, колышущийся на ветру. Старший Ангел прикинул в уме, на каком расстоянии от Гавайев сейчас солнце; он видел углы и градусы, вытравленные на голубом фоне над пылающими облаками. Небеса – это светокопия.

После Ла-Паса мать отдалилась. Нянчилась с другими детьми, даже с его единокровным братом, Младшим Ангелом, а он ведь ей не был сыном. Считала его очаровательным, чего Старший Ангел так никогда и не смог полностью принять.

Он наблюдал за небом. Копил свидетельства того, что Оттуда поступают сигналы. Какие угодно. Браулио? Мать? Кто-нибудь? Дождь был неплохим знаком. С дождем он знал, что делать. В дожде много смыслов. Радуга еще лучше.

В детстве мать рассказала, что радуга – это мост, по которому ангелы сходят с небес. По-испански она называется arcoiris. Насколько же красивее, чем по-английски, как и слова «бабочка», «колибри» или «маргаритка». Приятное чувство: вперед, испанский! Подсолнух, girasol, вспомнил он.

girasol

mariposa

colibri

margarita

Однако радуги не видно.

– Молодец, мама, – сказал он. – Что умерла первой.

– Ay, Flaco, – отозвалась жена. – Ты же знаешь, она не смогла бы видеть, как сын умирает раньше нее.

– А кто тут собирается умирать, Перла? – возмутился он. – Мне некогда умирать.

Он часто так говорил. Но, впрочем, говорил он и «я готов умереть», и столь же часто.

Он покаялся в этом своему духовнику. Почти сразу, как доктор Нагель сообщила, что струя крови в моче означает, что конец близок. В этот момент он странным образом успокоился, посмотрел на доктора и подумал: Ее зовут Мерседес Джой Нагель, и жаль, что я не купил «мерседес», а то бы порадовался[45]. Рентген показал гроздья смерти по всей брюшной полости и два темных узла в легких. Он сидел в том кабинете, маленький и одинокий, смущая врача самым героическим выражением лица, которое сумел изобразить.

«Сколько осталось?»

Пожатие плечами, постукивание пальцами.

«Недолго. Несколько недель».

«Можно леденец?»

Она открыла стеклянную банку. Он любил вишневые.

Он позвонил священнику и исповедался по телефону, а Перле потом сказал, что болтал с приятелем про бейсбол.

– Пап, – сказал сын, – не буду врать. Бабуля поступила так нарочно. Сделала то, что должна была. Точняк, без шуток.

– С нее сталось бы, – проворчал Старший Ангел.

– Радуга, папа! – закричала дочка.

Старший Ангел посмотрел, куда показывала Минни, и наконец улыбнулся. Молодчина, Бог.

Младший Ангел приземлился.

Младший братишка, объявил он сам себе, дома!

Единокровный брат Старшего Ангела думал, что опоздает. В его-то солидные годы все они считают его ребенком, как, впрочем, и он сам. Самый старый двадцативосьмилетний на Земле, в этом возрасте он умудрился застыть на следующие двадцать лет.

Похороны Матриарха пропустить невозможно. Он ни при каких обстоятельствах не собирался опаздывать. Она ему не мать – ему частенько напоминали об этом, тонко намекая. Для семьи он вроде примечания, детали, с которой всем приходится мириться, когда он изволит появляться. Сын американки, заклейменной в семейных легендах как шлюха-гринга, которая увела их Патриарха, Дона Антонио. Их возмутила даже смерть его матери-американки. Посмела пролезть к их отцу в загробную жизнь, прежде чем Мама Америка смогла отправиться в мир иной, чтобы отбить его и вырвать из американских когтей.

Младшему Ангелу не хотелось жить в Калифорнии, земле скорби. И не нравилось создавать брешь в тысячемильной буферной зоне между собой и своими корнями. Но страх прогневать Старшего Ангела гнал его вперед сильнее, чем нежелание тянуло назад. Отчаянным усилием воли он заставил самолет из Сиэтла лететь быстрее. Умопомрачительная монументальная живопись, созданная солнечным светом, отражающимся от прибрежных утесов, и разливающаяся по поверхности океана – от огненно-красного к синему, потом зеленому, потом лиловому, – зачаровывала его. А затем стремительное снижение к Сан-Диего, ощущение, что самолет пробирается к взлетной полосе, маневрируя между зданиями… и он дома.

До него дошло, что еще нет восьми утра и контора проката машин закрыта. Почувствовал себя идиотом. Но на душе полегчало. Похороны не пропустил. Не будет болезненных взглядов со сдержанной укоризной от Старшего Брата. Он живет по графику Старшего Ангела – всегда заранее.

Бывало, когда выпьют, Старший Ангел называл их братские отношения «Альфа и Омега». Младший Ангел считал, что текила старшему на пользу. Освобождает от самопровозглашенной святости. Первый и последний, выходит? Младший Ангел провел лингвистический анализ мета-месседжа этого текста, вполне достаточный, чтобы получить докторскую степень по онтологии межнациональных гностических сиблингов. Он улыбнулся, ну почти.

Старший Ангел, кажется поднабравшись, воображал, что они нечто вроде команды борцов. Он объявлял: «На ринг вызывается, вес двести фунтов, сам неизвестно откуда, – Омега!» Смущенные дамы и дети аплодируют, а Младший Ангел воздевает руки.

В глубине души Младшему Ангелу было приятно слушать такие вещи. Он чувствовал, что его замечают. Никто больше не обращал внимания на его взросление. Черт, да остальные его вообще в упор не видели. Отец постарался, чтобы они держались подальше от родни.

Но Старший Ангел видел. Он был самым старшим, и к тому времени у него уже была собственная машина и работа. Он приезжал в гости в их убогий дом в Клермонте[46], к ужасу американской мамы Младшего Ангела. Но она все же готовила для гостя пирог с курицей и изо всех сил старалась поддерживать разговор. К тому времени она уже выяснила, что Дон Антонио частенько является домой с женскими трусами в кармане пиджака. Она порвала с ним, но деваться ей было некуда. Мать улыбалась мальчикам, хотя и измучилась вся, и вечно нервничала. И даже побаивалась Старшего Ангела, с его огромными темными сияющими глазами. Она знала, что он ненавидит ее.

Старший Ангел был в курсе, как проходят субботы его младшего братишки: с утра мультики, римейк «Трех балбесов», потом плотный пацанский завтрак – холодные спагетти или сэндвичи с фасолью – под шоколадное молоко и комиксы. Или журнал «Знаменитые киномонстры». От монстров он фанател. В той семье, что досталась ему, такого не одобряли. Дон Антонио неохотно покупал ему иногда журнал в лавке, но потом долго еще изводил колкостями. Младшему Ангелу было плевать, все его мысли занимали Кинг-Конг и Рептиликус, Человек-волк и Кинг Гидора. Журналы с монстрами приводили мать Младшего Ангела в еще большее отчаяние, чем комиксы с Суперменом и журнал Mad[47].

А после ланча – «Дикая природа» по NBC. А потом – рестлинг. Старший Ангел участвовал в этом ритуале раза три, но запомнил навсегда. Истовое упрямство своего маленького брата, настаивавшего, чтобы все происходило именно в такой последовательности, без перебоев. Потешные рестлеры всех оттенков от белого до черного катались по рингу: Класси Фредди Бласси, Педро Моралес, Разрушитель, Бобо Бразильеро. Младший Ангел как будто считал их всех своими приятелями.

В три часа на Десятом канале появлялась Муна Лиза – сериал «Театр научной фантастики». Она прохаживалась в дешевых декорациях, изображавших Луну, обряженная в обтягивающие платья в стиле Мортиши Аддамс. Старшего Ангела она заводила. А Младший, похоже, не обращал внимания на ее прелести. У него дыхание перехватывало от «Они!» и «Мозг с планеты Ароус»[48].