Сунув чек в карман, священник наставительно проговорил:

– Не опаздывайте. Я занятой человек.

– Опоздать! – взвился Старший Ангел. – Как вы себе это представляете?

– Вы же знаете своих мексиканцев. – Крысиная ухмылка. Игривое похлопывание по плечу.

Старший Ангел в бешенстве выкатил из сакристии.

Воспоминания всегда вторгались непредсказуемо. Хруст, когда дубинка врезается в голову человека. Как ноет при этом запястье. Он не хотел никого убивать. Иногда он внезапно просыпался от этой мысли. А порой резко мотал головой, воскликнув «Нет!» во время телешоу или за завтраком, и все считали, что просто папа есть папа, вот такой он. Ангел яростно потер виски, чтобы прогнать мысль. А еще запах бензина на ладонях. Он был уверен, что все остальные тоже его чувствуют. Шум пламени все еще звучит в ушах, жизнь спустя.

– Мы опаздываем, – провозгласил он. Еще раз.

Все уже устали от его нытья. И он сам, черт возьми, во всем виноват. Старший Ангел прекрасно все понимал. Дрянь поселилась в его мочевом пузыре, а он никому не сказал про кровь в моче. И если бы он не упал в обморок однажды утром, опухоль не обнаружили бы. Но он все же сумел отразить первый удар. Небольшая операция, удаление всякой мелкой сволочи, как обрезка винограда. Длинный зонд в уретре. Отец научил его быть мужественным. Способность терпеть боль показывает, чего ты стоишь, и во время обследования он даже не вздрогнул, а остальное проспал. И вот крошечные грозди опухоли исчезли.

А потом бурно разрослись в животе. Рентген и МРТ, уколы и отрава в вены. А после – токсичные таблетки и таблетки, воняющие гнилой рыбой, и облучение. И в награду – тени в легких. Он проклял каждую выкуренную сигарету. Проклял самого себя. А потом начали сохнуть кости. Лекарства, и железки, что вставляли в уретру, и облучение вконец их доконали.

– Вы умрете не от рака как такового, – сказала ему доктор Нагель во время последнего осмотра. – Случится системный коллапс. Откажут почки. Сердце. Или разовьется пневмония. Дух ваш крепок, но тело изношено.

– Сколько?

– Мой прогноз – месяц.

С тех пор прошло три недели. Когда сестра выкатила его в кресле из кабинета, он улыбался, будто выиграл в лотерею. Встревоженная Перла с красными зареванными глазами. Минни, нервно заламывающая руки и теребящая в пальцах кончики волос, и героический Лало, скрывающий слезы скорби за темными очками. И все поверили Старшему Ангелу, потому что им нужно было верить. Потому что они всегда ему верили. Потому что он – их закон.

– Флако, – пролепетала Перла. – Что они тебе сказали?

– Что-что, – сказал он. – Что я болен. Но мы и так это знали.

– Но сейчас ты нормально, пап?

– Ну конечно, Лало. Я же говорил тебе, что я в порядке.

Минни крепко обняла, и он чуть не задохнулся в ее волосах.

– Могло быть хуже, – сказал он Перле.

– Как это? – выдавила она сквозь слезы.

– По крайней мере, у меня нет геморроя.

Она бы шлепнула его по руке, но с тех пор, как заметила, что у него мгновенно появляются синяки, оставила эту привычку.

Он устал орать на то, что поселилось в его теле. Ярость расплескивалась на окружающий мир, отравивший его. Кто-то же его погубил. Может, стряпня жены. Наверное, дело в покрытии на сковородке. А может, все из-за того, что семейка трепала ему нервы. Сальса. Мясо. ДДТ. Он подозревал высоченные сэндвичи с пастрами, от которых никак не мог отказаться, сколько ни пытался. Или мексиканскую пепси с соленым арахисом. Или Бога. Или время: час настал, ублюдок.

Он стукнул по спинке водительского сиденья, но удар был так слаб, что сын ничего не почувствовал.

– Не волнуйся, папа. – Минни погладила его по плечу.

Он сердито вырвался.

– Минерва! – заорал он. – Ты делаешь мне больно! Стервятники все вы!

Она молча смахнула слезинку. В сотый уже раз. Но только одну слезинку. Ну и к черту.

Жена вздохнула. Сын выдул пузырь из жвачки, наполненный сигаретным дымом. Цигарку он высунул в щель окна. Старший Ангел видел, как струится дымок.

Он прикрыл глаза и попытался припомнить, что там говорил его приятель Дейв: благодарность, медитация, молитва, внимание к мелочам, которые, как ни странно, бесконечны. Напомнил себе, что семья остается семьей, сохраняет свою душу не только в хорошие времена, но и в тяжкие. Душа – в разведении комнатных цветов, в совместном завтраке, говорил Дейв. Какая чушь.

– Господи, да пошло оно все! – произнес он вслух.

Извинился перед Богом, что упомянул всуе его имя.

Но в самом-то деле.

Минивэну оставалось ехать еще много миль, а часы все тикали.

Семья арендовала ритуальный зал «Баварское шале» на Автомобильной Миле. Неподалеку салоны «Хонда» и «Додж». Отцы семейств, собравшиеся в вестибюле, вытягивали шеи, разглядывая пестрые ряды «челленджеров» и «чарджеров». Молодежь и малышня изучали парковку «Хонды», высматривая суперкары из «Форсажа». Новое поколение ни за что не сядет в драндулеты, на которых разъезжает старичье.

Люди слонялись у двойных дверей.

Здесь они прощались с Браулио. И с Дедом Антонио. У них тесные отношения с этим местом – это их традиция. Странным образом чувствуют себя почти как дома и отчего-то в приподнятом настроении. Постоянные гости знают, где стоят кофейные автоматы, где взять стаканчик и отбеливающую жвачку. Это был их личный Диснейленд смерти.

А за оградой, на главной улице, в полуквартале отсюда, притаился наблюдатель. Легендарный Индио. Один, весь в белом. Руки у него мускулистые, и на левом бицепсе этнотатуировка – колибри и виноград. На другом – Aladdin Sane[68]. Строка из песни Боуи по всей длине руки: ПОДАРИ МНЕ ЗАВТРА. Через левую ключицу, сразу над сердцем, имя, о котором он никогда не рассказывал и не собирался ничего объяснять: ДОРОГАЯ МЕЛИССА. Вот в чем проблема с этими людьми, думал Индио. Они никому не позволяют иметь свои тайны, но при этом каждый божий день что-то скрывают друг от друга. Эту пластинку Младший Ангел подарил ему сто лет назад. На чокере болталось одинокое черное эмалевое перо. Индио сидел, понурившись, в белоснежной, с перламутровым отливом, «ауди 6». Салон внутри весь отделан черным деревом. Блестящие черные волосы стекали по плечам на грудь. И он целый квартал тащился под Pusherman Кёртиса Мэйфилда[69], разглядывая их сквозь темные очки за двенадцать сотен баксов.

Со многими из этих людей он не виделся годами. С похорон Браулио. Впрочем, с мамой он встречался. С мамой и Минни. Кто-то же должен позаботиться, чтобы дамы прилично выглядели. У него отличный косметолог, он и приводил их в порядок. Удалял бакенбарды, которые начали расти у мамы. Это был их секрет.

Его бесило, что семейство вело себя так, будто погибший Браулио был несчастным подростком. Да, блин, этот козел успел отслужить в армии. Ему было тридцать пять! Но они даже в смерти унижают парней. Что за идиотизм.

О черт, приперся Дядюшка Сезар, средний дядька. Чувак такой длинный – он и позабыл, какой дылда этот Сезар. И его знаменитая женушка – такая же каланча, как и он. Оба будто великаны среди хоббитов. Она типа chilanga[70] из Мехико-Сити. Сам он никогда с ней толком не разговаривал, и ему пофиг, кому там она нравится, а кому нет. Но знал, что ее недолюбливают, Минни рассказала. Они вообще не любят чужаков. Каждого постороннего семейка подозревает в посягательстве на территорию. По чести сказать, он терпеть не мог большую часть семьи. Что-то не видно никого из Ангелов.

– Козлы, – вслух проговорил Индио.

Прибавил обороты. Двигатель заурчал дикой кошкой. Красота. Нет, он к ним не пойдет. Стремительно развернулся и рванул на север.