Она упирается ладонями в колени. Тяжело дышит. Жадно глотает воду. Она хочет чувствовать себя победителем, как будто сразилась один на один с этим чертовым туннелем и одержала верх. В конце концов она на солнце, и мрачное подземелье позади. Но где-то там, в глубине души, кто-то или что-то продолжает ее преследовать. Совсем не обязательно, что это происходило в туннеле. Она не слышит чужих шагов, и никто не дышит ей в затылок, но она знает, что он все еще в засаде.

Это чувство не покидает ее – то разгораясь, то затухая. Она выжила в аду, а те, кому удается уцелеть в таких передрягах, хорошо знают, что в следующий раз чудесного спасения может и не случиться.

– Ну что мне с тобой делать, а? – В состоянии эмоционального волнения у дедушки Эда особенно ярко проявляется акцент. Он приехал в эту страну двенадцатилетним мальчишкой из города Галларате, что в провинции Варезе на севере Италии. Покровитель Галларате – святой Христофор. Он заботится о путешественниках, детях и холостяках, защищает от бурь, эпилепсии и зубной боли. Медальон с ликом святого Христофора вмонтирован в пластиковый солнцезащитный козырек дедушкиного фургона.

– Che palle! – Перевод: какого хрена!

– Я сожалею, – говорит Аннабель.

– Ни фига ты не сожалеешь, – рявкает он. – И не пытайся меня разжалобить.

– Ну, немножко сожалею.

На самом деле она не испытывает ничего, кроме облегчения. Она так обрадовалась, когда увидела фургон на условленном месте, у реки Якима. Она боялась, что дед разозлится настолько, что бросит ее ко всем чертям. Аннабель видела, как они цапаются с Джиной. Кто-то один всегда рубанет с плеча, и тут же поднимается ор, после чего другой хлопает дверью. Неделю они делают вид, будто не существуют друг для друга, даже если встречаются во дворе у почтовых ящиков. Но, может, с детьми и внуками все по-другому, потому что в ссорах с ней гнев дедушки Эда быстро улетучивается. Кажется, ей с ним крупно повезло.

– Как все прошло?

– Прекрасно. Все в порядке. – Она не добавит ему беспокойства своей правдой. – Задница болит.

– Да? Ты тоже сидишь у меня занозой в culo. Дай-ка осмотрю ноги.

Она уже разматывает бинты. Дедушка Эд морщится.

– Господи.

– Кажется, ты занимался разделкой рыбы. И всякого повидал.

– Я был бизнесменом. И имел дело с цифрами.

Верится с трудом, учитывая, что ей миллион раз приходится объяснять ему, что, если 2700 миль разделить на 16, получится пять месяцев в дороге, плюс-минус. На самом деле, хоть это и выглядит мерзко, боль уже вполне сносная.

– Заживает, Белла Луна. – Ей нравится, когда он ее так называет. Луна – ее второе имя. Имя ее бабушки. Аннабель никогда ее не видела: бабушка умерла, когда Джине было семнадцать. Но Аннабель слышала истории. Как бабушка познала любовь пятнадцати матерей. Как могла одним взглядом поставить дедушку Эда на место. Как умела снимать malocchio, сглаз, молитвой и погружением мизинца в миску с водой и несколькими каплями оливкового масла. Иногда Аннабель думает, что мама и дедушка ссорятся потому, что оба слишком любили одного и того же человека.

– Трудно поверить, что заживает, но, кажется, так оно и есть.

– Ладно, пристегивайся. Нам надо ехать. Тут вокруг национальный парк. Я уже смотался на разведку. Как тебе это нравится? Мимо проезжал коп и сказал, что мы не можем здесь заночевать! В чем проблема? Он думает, я украду что-нибудь?

– Бобра, – встревает она.

– Вот именно! Это все, что здесь можно украсть.

– Нет, я не то имею в виду. Смотри. Я вижу бобра.

Она показывает рукой. Бобер выкарабкивается из реки и исчезает в кустах, потом возвращается, но уже с большой веткой, которая выглядит великоватой для него.

– Тяжелый груз, – сочувствует Аннабель. Бобер тянет и тащит. Дело, которое он пытается провернуть, кажется невыполнимым. Честно говоря, зверек не отличается большим умом, раз выбрал что-то настолько неподъемное. – Почему он схватил именно эту ветку?

– Нам не понять, что он задумал, но сам он знает, что делает, – отвечает дедушка Эд.

Жаль, что им приходится переезжать. Река извилистая и живописная, как на картинке. Так и просится на страницу календаря. Снег тает, и белые глыбы разбиваются о крутые пороги. Весна окрашивает ранний вечер приятным желтым светом. Царство науки, красоты и природы, свободное от беспорядка человеческого мира. Это один из тех моментов, когда хочется все бросить и остаться здесь навсегда. В последнее время в жизни Аннабель много таких моментов. Конечно, все это фантазии из-за Сета Греггори.

Фургон, громыхая, уносится дальше. Место, отведенное для кемпинга, не так привлекательно, как река. Территория лесистая и затененная, и здесь все еще сохраняется зимняя сырость. Дедушка Эд заезжает на стоянку и паркует фургон.

– Смотри-ка! Мы здесь не одни. Надо же, март и такой холод, а туристам все нипочем. Глазам своим не верю.

Аннабель на мгновение забывает, с кем имеет дело. До того, как дед купил дом по соседству с ними во Фримонте, он годами колесил по стране и останавливался в таких местечках, как это. И сейчас он сияет и ликует, как призовой игровой автомат.

– Гуляем! – Он щелкает пальцами. – Да здравствует Лас-Вегас!

– Вау, как ты оживился. – Аннабель выглядывает в окно. – Все, что я вижу, – это задраенные палатки и кемпер[36] со стикером на бампере «Сохраним Портленд необычным»[37]. Скорее всего, это пожиратели гранолы, подавшиеся в бега и скрывающиеся от закона.

Он вскидывает брови.

– Забудь.

– Незнакомцы – это друзья, которых ты еще не встретил, – говорит дедушка Эд. Сейчас он больше похож на милую миссис Парсонс из «Саннисайд», а не на дедушку Эда с большим носом и зачесанными назад волосами, в спортивном костюме с эмблемой футбольного клуба «Сихокс». – Они пригласили меня на коктейль.

– Они? Кто это?

– Дама из домобиля. Я ее встретил, когда приезжал сюда на разведку сегодня днем.

– Вау. Вперед, порви их, тигр.

– Ужин в печке. Сама себя обслужишь. А я пойду переоденусь.

– Да уж, пожалуй. – На его толстовке красуется надпись «Собственность “Сиэтл Сихокс”», и выглядит она так, будто служит ему и рубашкой, и фартуком.

– Приводи себя в порядок – пойдешь со мной.

– Да я едва могу двигаться.

– Там есть ребенок твоего возраста. Внук. Из Портленда.

– Нет, дед.

– Да ладно…

– Прекрати. Никаких парней.

– Белла. Я что, сказал, что сегодня вечером ты выходишь замуж? Нет. Просто приди и поздоровайся, прояви дружелюбие. Будь хорошей соседкой.

– Никаких парней. Точка.

– Ты собираешься навсегда закрыть эту часть своей жизни? Да, Сестра Мэри?[38]

– Я больше не хочу говорить об этом.

– Поступай как знаешь.

Через полчаса он выходит из ванной. Что за черт! Дед в черных брюках и выходной рубашке, а благоухает так, будто его облили одеколоном. Волосы слегка взъерошены, чтобы скрыть слуховой аппарат.

Он щелкает пальцами, и маленькая дверь фургона захлопывается за ним.

У Аннабель ломит все тело. Она делает упражнения на растяжку, концентрируясь на ягодицах, чтобы унять боли в бедре. Потом достает из печки кастрюлю, поднимает фольгу и, стоя, уплетает жареного цыпленка и картофель с розмарином. Она так и не переоделась, но умирает от голода, поэтому плевать на грязную одежду. В последнее время она – как машина, потребляет и отдает энергию. Ей нравится ощущать себя машиной. Вот было бы здорово, если бы ее смастерили из металлических деталей, у которых нет никаких чувств, но есть единственная цель – работа.

Аннабель жует, одновременно проверяя голосовую почту и эсэмэски. Накопилось немало. Пришло даже несколько электронных писем. Вот что бывает, когда выпадаешь из жизни. После ужина она отвечает на звонки.