Втиснувшись на сиденье рядом с ней, солдат в высоких сапогах со скрученной плетью на бедре и дубинкой клевал носом. Его ночная смена была окончена. Ирена сидела на коленях еще одного новобранца, которому на вид было лет восемнадцать-девятнадцать. Оба они, похоже, дремали. Внешне Ирена оставалась спокойной, но ее ум лихорадочно просчитывал варианты. Так много нужно было учесть, а времени оставалось так мало.
Янка отлично знала, как важны были списки – и как опасны. Если их найдут, это запустит маховик преследований. Гестапо станет охотиться за еврейскими детьми, убьет всех поляков, мужчин и женщин, согласившихся спрятать их у себя. Зофью и Станислава. Владиславу и Изабелу. Марию Палестер. Марию Кукульскую. Ягу. Они убьют даже мать Ирены, хотя почти прикованная к постели больная женщина даже не представляет масштабов подпольной деятельности своей дочери. В таких случаях немцы строго следовали правилу коллективной ответственности. Целые семьи расстреливали за преступление одного. Ирена в очередной раз почувствовала, какой она была плохой дочерью. Она всегда больше походила на своего порывистого отца-идеалиста.
Если же списки затеряются или Янка уничтожит их из предосторожности, тут возникнет еще одна проблема. Когда Ирена умрет, восстановить их будет некому. Она была генералом своей армии, и только она знала все детали. Она обещала отцам и матерям, которых отправляли в Треблинку, передать их детям, что они любили их. Когда она умрет, некому будет сдержать это обещание.
Был еще один мучивший ее вопрос: кто расскажет Адаму? Адам. Ее Адам. Бывший муж Ирены Митек Сендлер находился где-то в Германии, в лагере для военнопленных, и, возможно, пройдут недели или даже месяцы, прежде чем до него дойдет весть о ее казни. Если, конечно, он еще жив. Но с Митеком они расстались еще до войны, и она давно уже любила Адама, который сейчас под другим именем скрывался у друзей. Один из немногих выживших в Варшаве евреев, Адам был в постоянной опасности.
Рокот машины гестапо далеко разносился по тихим утренним улицам Варшавы. С каждым поворотом солдаты немного взбадривались. Ирене нужно было подготовиться к тому, что случится дальше. К тому, чтобы не сказать ни слова, и не важно, сколь жестокими будут пытки. От ее молчания зависела участь тысяч жизней, и она не раз рисковала своей, спасая детей, чьих имен иногда даже не знала. Сейчас она была настроена более решительно, чем когда-либо, унести, если потребуется, все тайны с собой в могилу. Но что, если она окажется не такой сильной? Что, если боль будет невыносимой и она предаст Адама? Она думала о том, сколько сможет вытерпеть. Когда спустя несколько дней ей сломают ногу дубинками и металлическими трубами, эта мысль станет преследовать ее неотступно.
Утро было прохладным, но Ирена дрожала не только от холода. Машина теперь повернула к востоку и покатила вдоль широкого проспекта, набирая скорость на последнем отрезке пути. Скоро они будут у проспекта Шуха и ее последнего пункта назначения. Там ее разденут, обыщут, будут избивать, вновь и вновь тащить на допросы. Угрожать и запугивать. Сечь плетью, пытать так, как сейчас она еще и представить не может. Впереди ее ждали вещи пострашнее самого лютого холода. На мгновение Ирена сунула руки в карманы пиджака, чтобы хоть немного согреть их.
Ее сердце замерло, едва пальцы коснулись чего-то тонкого и шуршащего. Папиросная бумага. Ирена внезапно вспомнила, что забыла вчера выложить из кармана часть списка. На нем был адрес одного из убежищ. В этот момент она сжимала меж своих замерзших пальцев чью-то жизнь.
Глава первая
Становление Ирены Сендлер
Отвоцк, 1910–1932 годы
В народных сказках на идише история Польши берет свое начало в тихих летних предзакатных сумерках. Когда у края неба лес уже начинал темнеть3, усталая семья сложила свои нехитрые пожитки на зеленой обочине у длинной дороги и задумалась: Долго ли еще нам странствовать, прежде чем мы обретем наконец родной дом? Они ждали знака, о котором их предупреждали предки, но меньше всего надеялись на него этим вечером. Ноги их гудели от усталости, кто-то, скорбящий и полный тоски по дому, неслышно рыдал.
Затем в тишине леса невидимая птица пропела две невыразимой красоты ноты. Это был тот самый знак, которого так ждала вся семья. Птица прощебетала Po lin, Po lin. На их языке это значило: «Живите здесь». Здесь, в месте, которое отныне и навеки нарекут Польшей.
Где же та деревенька в самом сердце Польши? Никто не знает. Но это вполне могло быть местечко, похожее на Отвоцк, маленький городок у берега реки на краю огромного соснового леса, в пятнадцати милях к юго-востоку от Варшавы. К XIX веку, когда были записаны слова этой старинной легенды, Отвоцк уже был прибежищем почтенной хасидской общины.
К концу XIX века свой дом в Отвоцке обрели не только хасиды. На самом деле к 1890-м годам Отвоцк стал незаметно, но быстро набирать популярность. В 1893 году доктор Йозеф Мариан Гайслер построил здесь санаторий и клинику для лечения туберкулеза. Удобно расположенный на правом берегу Вислы, в окружении высоких сосен, Отвоцк со своим целебным воздухом стал известен по всей стране. Вскоре сельский пейзаж заполнился множеством деревянных домиков в альпийском стиле, с большими открытыми верандами и резными шпалерами вдоль карнизов. В деревню стало модным приезжать для поправки здоровья. Два года спустя некий Йозеф Пшигода открыл здесь первый санаторий, предназначенный специально для евреев (поскольку в то время евреи и поляки в основном жили обособленно). О нем также скоро узнали, и Отвоцк, долгое время бывший домом для крупной, но бедной еврейской общины, постепенно стал излюбленным местом летнего отдыха обеспеченных евреев со всей Центральной Польши, из Варшавы и городов поменьше4.
Ирена Станислава Кшижановская – именно так ее звали в девичестве – родилась не здесь, но позднее Отвоцк сыграет в ее истории важную роль5. На свет она появилась 15 февраля 1910 года в католическом госпитале Святого Духа в Варшаве, где ее отец, Станислав Генрик Кшижановский, работал врачом и изучал инфекционные болезни. Ему и его молодой супруге Янине через многое пришлось пройти, прежде чем вернуться туда, где он родился. Мать Ирены, энергичная и симпатичная молодая женщина, не обладала какой-то определенной профессией и в основном вела хозяйство. Отец Ирены, ревностный политический активист, гордился тем, что был одним из первых членов Польской социалистической партии. В молодости ему пришлось заплатить за свои убеждения высокую цену.
Сегодня «радикальная» повестка Польской социалистической партии выглядит довольно скромно. Станислав Кшижановский верил в демократию, равные права для всех, в общедоступные медицинские услуги, восьмичасовой рабочий день и запрет вредной и устаревшей традиции использования детского труда. Но в конце XIX – начале XX века, особенно в странах с феодальным, имперским наследием, подобные политические устремления расценивались как возмутительные и бунтарские. Студента-медика Станислава за активное участие в студенческих забастовках и протестах с требованиями революционных перемен исключили сначала из Варшавского университета, а затем и Краковского. Он всегда настаивал на том, что если в окружающем мире что-то не так, то следует встать и заявить об этом. «Протяни руку утопающему» – таково было его кредо и одно из любимых выражений6.
Станиславу повезло, в Харькове дела пошли по-другому. Харьковский университет был подлинным очагом радикальной социалистической мысли, и именно его в конце концов окончил доктор Кшижановский. В Харькове, кроме того, образовался один из интеллектуальных и культурных еврейских центров Восточной Европы, так что отцу Ирены не пришлось наблюдать здесь агрессивного антисемитизма, процветавшего в то время в Польше. Люди были просто людьми. У семьи Кшижановских, как и у семьи матери Ирены, Гшибовских, были кое-какие корни на Украине. Для того чтобы стать хорошим поляком, не нужно было родиться в каком-то строго определенном месте; доктор Кшижановский так это видел.
