Вляпалась, выходит, Инка, доигралась.
«Зато теперь она будет молодеть, – со злой иронией подумала Надежда, – неуклонно и с положительной динамикой. Получается, что не вляпалась она вовсе, а добилась своего».
Приоткрыл дверь спальни и просунул голову Андрей.
– Приветик, ма. А кто это к нам приходил? А есть чего пожевать?
– Котлетки будешь? Иди мой руки.
– Зачем это? – привычно дурачился Андрюха.
Надя устало улыбнулась. Вспомнила его маленького. Крошечного, только из роддома. Орущего и беспомощного. И себя, беспомощную и чуть не плачущую. Она ничего не умела с этими младенцами. И мамы не было рядом. И никого. Усталость и недосып тогда были не самым страшным ужасом. Настоящим ужасом был беспомощный и орущий Андрейка. Как пеленать, как купать, как все остальное? И когда? И как все успеть?
На второй день этого кошмара в квартиру без звонка ввалилась Инесса. Сразу же отобрала телефонную трубку, в которую пустоголовые подружки грузили ее вопросами о том, много ли у нее появилось растяжек на пузе и попе и когда она теперь сможет выбраться в парикмахерскую. Потом велела дать грудь сыну, пожрать самой, быстро сцедиться, лечь поспать хотя бы на час.
Разбудила, накормила, велела дать сыну грудь… И так три дня. Всего-навсего три дня. Одновременно изводя упреками, что взяла эти дни за свой счет. Зудела, что могла бы провести их получше. Но – стирала и гладила пеленки, ругалась по телефону с Кириллом, добиваясь, чтобы тот пришел с работы вовремя и по дороге купил молока и картошки, сама ходила за молоком и картошкой, а потом учила Надю постригать младенцу ногти и чистить от козявок нос.
Если бы не те три волонтерских дня, что было бы с Надей? Не погибла бы, конечно. Но все же, что с ней тогда было бы? Потом она узнала случайно, что бездетная Инесса всю премудрость общения с новорожденными выудила из книг, а что-то и от теток из техбюро, с которыми вместе работала, а что-то от соседок по дому, в котором жила.
Зачем ей это было нужно? Может, надеялась, что самой когда-то пригодится? А вот Надя не обеспокоилась ни прочитать, ни разузнать, хотя времени для этого у нее было аж восемь месяцев с хвостиком.
Потом Инка у них почти не появлялась. Изредка брала племянника к себе на передержку, при этом отнюдь не демонстрируя восторгов, а, напротив, демонстрируя сарказм и иронию. Но, как догадалась Надя, это была маскировка и самозащита. Чтобы, увидев ее умильную рожу, не сказали в спину с насмешливой жалостью: «Ну а как иначе? Своих-то нет».
В отношениях между Надеждой и Инессой ничего не поменялось. Инесса все так же недолюбливала невестку, а та старалась пореже к ней ездить в гости и пореже приглашать к себе в дом. Если только Кирилл не настаивал слишком серьезно.
Тот Инкин странный поступок со временем выцвел и почти стерся из памяти, утонув в крапивных зарослях взаимных обид и склок. И Наде уже не хотелось выспрашивать Инку, зачем и почему та решила прийти тогда к ней на помощь.
Да было ли это? Не помню.
И вот теперь эта молодящаяся карга попала в серьезный переплет. Что ж, как говорил классик, человек за все платит сам. Будь Инесса нормальной бабой, а не злобной мегерой, не зацепила бы ее идея-фикс о том, что можно вернуть молодость за счет чьей-то жизни. И хватит об этом. Пора ребенка ужином кормить.
И Надя побрела на кухню.
Она позвонила, когда Надежда после ужина мыла посуду. Пролаяла, не поздоровавшись:
– У меня проблемы. Если мне придется уехать, заберешь кота. А то подохнет.
У Инессы имелся дымчатый перс-восьмилетка по кличке Эдуард, которого любящая хозяйка попеременно называла то Эдичка, то Эдинька, а то Эдюня.
Эдюня был настоящей сволочью, но Надя его уважала. За постоянство в этом качестве.
Инесса коту прощала все. Даже то, что он мог подойти к ней сзади и тяпнуть за голую лодыжку, если вместо любимого минтая обнаруживал в своей миске путассу.
Озверевшая Инесска принималась гоняться за ним по всей квартире с веником наперевес, но Эдичка знал точно, что это просто фарс. Когда ему бегать надоедало, он усаживался на пухлую задницу и нагло смотрел ей в глаза, как бы спрашивая с издевкой: «И что дальше?»
Инесса трясла веником в воздухе, топала ногой, возмущенно восклицала: «Ты что, сдурел, скотина?» или что-то в этом роде – и в конечном итоге удалялась ставить веник на место, делая вид, что здорово его наказала.
Он мастерски исполнял обычные кошачьи трюки, например, запрыгивал с разгона на тюлевые занавески, а потом повисал на них шестикилограммовой тушей, вцепившись когтями и оставляя в шелковой ткани вспоротые длинные раны. Но мог изобрести и что-нибудь свое. К примеру, ему нравилось забираться на дно только что отдраенной ванны, чтобы всласть поблевать именно там, нажравшись проросшего овса. Он знал много других фокусов, этот Эдичка, но одна его выходка побила даже его собственные рекорды.
Года три назад Инка предприняла очередную попытку наладить личную жизнь.
Попытку звали Леонид Витальевич, а может, Леонтий Викторович, не важно. Он был, кажется, экспедитором в сетевом магазине электроники, это тоже не важно. Важно, что Эдичка его стойко невзлюбил.
Каждый раз, когда ЛВ появлялся у них на пороге и, переобувшись в плюшевые тапочки, направлялся пить чай и перелистывать альбомы с репродукциями шедевров Лувра или Третьяковки, его уличная обувь бывала подписана едкой кошачьей мочой до тонких струек из дырочек для шнурков.
Чтобы избежать подобного казуса в очередной раз, Инесса скрепя сердце сунула кота на антресоль в прихожей, рассыпаясь перед жирной скотиной в извинениях и обещая много вкусной кошачьей жратвы.
Чаепитие прошло на высоте, так как с возрастом Кирюшина сестра поумнела и не бросалась с критикой на претендента, а ждала штампа в паспорте, чтобы потом оттянуться.
В конце вечера экспедитор Леонид, выйдя в прихожую и надев совершенно сухие штиблеты, склонился над ручкой своей феи, чтобы запечатлеть прощальный поцелуй. Он был несколько манерен, этот экспедитор. В этот момент дверь антресолей с легким шорохом приоткрылась, и за шиворот кавалера потекла тонкая желтоватая струйка.
В конечном итоге с этим аристократом Инессе тоже не удалось наладить личную жизнь, но надо отдать должное обоим: и коту, и экспедитору, – данный случай был тут совершенно ни при чем.
– Переноска у меня есть. Я тебе позвоню, когда за ним нужно будет приехать, – скрипуче напомнила о себе Инесса. – Я бы к тебе не обращалась, будь уверена, но кота жалко.
– У меня аллергия, – быстро ответила Надежда, а потом всполошилась: – А ты куда собралась?
– На кудыкину гору. Тебе-то зачем? Кота заберешь? Или сюда приезжай кормить. Респиратор надень, и ничего с тобой не случится.
– Да хоть противогаз! – привычно сорвалась Надежда. – Если бы я мечтала кормить котов, я завела бы себе собственного. У меня аллергия, и тебе об этом хорошо известно. Возьми его с собой, куда ты там собралась, раз у тебя есть переноска, и корми сама.
– Ну, удави его тогда, чтоб хотя бы не мучился, – спокойным тоном выговорила дикое Инесса.
И тут до Надежды дошло:
– Тебя что, в тюрьму забирают? А, Инн?
Инесса тяжело задышала в трубку, потом глухо завыла.
Наде стало страшно. Она закричала:
– Инка, ты что?! Прекрати сейчас же! Никуда тебя не заберут, у них улик нет!
Инка замерла на той стороне Москвы и спросила враждебно, с истерикой:
– Ты-то откуда все знаешь, а? Заявлялся к тебе уже молодой, красивый? И что ты ему наплела? Говори живо! Небось сказала, что не было меня у тебя вчера вечером? Как же на тебя это похоже, как похоже! Отомстила? Довольна теперь?
– Инна, успокойся, – строго проговорила Надежда, стараясь, чтобы гнев по накатанной дорожке не взорвал ее череп изнутри и не помешал здраво и трезво поговорить с невесткой. Или с золовкой? – Расскажи мне про этот ваш салон. Или центр, как там он, я не поняла… И не забудь сказать, откуда ты мне позавчера звонила.
