— Бедняжка расстроилась, вот нервы и не выдержали, — объяснила Омар-Хайаму айя Шахбану, — но теперь, слава Всевышнему, с ней все в порядке.

Реза Хайдар вызвал Шакиля на переговоры и благородно предложил жениху считать себя свободным от брачных обязательств. Присутствовавший древний богоугодник Дауд, разумеется, не мог смолчать. Его былые возражения против брака давно уже затерялись во мглистых лабиринтах старческой памяти. И сейчас он грозно — точно пуля над ухом — прожужжал:

— В невесту вселился Дьявол, а жених — сам дьявольское семя! Пусть сочетаются узами Ада, только где-нибудь в другом месте.

Омар-Хайам ответил с достоинством, обращаясь к Резе:

— Сэр, я — ученый; всем этим бредням о дьяволе в аду и место. Разве я могу бросить любимую в болезни? Напротив, мой долг — вылечить ее. Чем, собственно, я и занимаюсь.

Поверьте, мой герой и сейчас огорчает меня не меньше, чем прежде. Сам я не ведаю роковых страстей, и потому мне трудно понять омарову одержимость. Однако вынужден признать: его чувство к неполноценной девочке, похоже, принимает серьезные очертания… но никоим образом не умаляет моих нареканий.

У людей есть замечательное свойство: они способны убедить себя в истинности и благородстве своих дел и помыслов, которые в действительности корыстны, неискренни и подлы. Как бы там ни было, Омар-Хайам настоял на женитьбе.

Билькис Хайдар, будучи в расстроенных чувствах после скандала на свадьбе младшей дочери, оказалась просто не в состоянии проникнуться духом грядущего праздника. Когда Суфия Зинобия вернулась из больницы домой, мать отказалась даже разговаривать с ней. Лишь накануне свадьбы она пришла к невесте (Шахбану как раз умащивала ее и заплетала косы) и заговорила. Каждое слово давалось ей с таким трудом, точно она вытаскивала непомерный груз из бездонного колодца материнского долга.

— Вообрази, будто ты — море, а твой муж — рыба, — наставляла она дочь, — ему непременно нужно будет нырнуть в тебя, в самое глубокое место. — Взгляд ее пробежал по лицу Суфии. Та лишь скорчила рожицу, не поняв материнской загадки, и тоненьким голоском семилетней девочки, в котором пока не угадать рык затаившегося Зверя, но уже сквозит упрямство, бросила:

— Терпеть не могу рыбу.

Какое самое сильное побуждение у человека перед лицом тьмы, опасности, неизвестности? Убежать. Отвернуться от пугающего и бежать прочь, притвориться, будто не замечаешь, как ураганом несется на тебя беда. Блаженство в неведении, вот мы и пытаемся себя обмануть, прибегнуть к уловке, чтобы спасти сознание от непосильного бремени. И не нужно заимствовать избитый образ: страус, прячущий голову в песок. Никакой птице не сравниться с человеком в искусстве самообмана.

Свадьба Суфии Зинобии прошла незаметно, без гостей, без балдахинов, омаровы матушки не приехали, старец Дауд тоже не пожелал присутствовать. Кроме семейства Хайдар и жениха были лишь адвокаты. Реза Хайдар настоял, чтобы брачный договор включал и пункт, запрещавший мужу увозить из дома жену без родительского согласия.

— Отцу не прожить без самого большого алмаза своей души, — пояснил Реза. Из чего следовало, что он еще сильнее воспылал любовью к дочке, любовь застила ему глаза, и он не увидел сути Суфии Зинобии. В дальнейшем он не один год убеждал себя: заточив Билькис в четырех стенах с вечно закрытыми окнами, он убережет семью от пагубной наследственности жены, от всех ее страстей и мук. То, что несчастная душа Суфии Зинобии тоже исходила болью, в какой-то степени объяснимо — как-никак ее мать душевнобольная.

Не видел сути своей жены и Омар-Хайам. Ему застила глаза любовь к науке, вот он и женился на дочери Резы Хайдара.

Суфия Зинобия улыбалась и ела с тарелки, украшенной серебристой фольгой. Айа Шахбану, точно мать, не отходила ни на шаг, суетясь подле стола.

Повторяю: в современном обществе чудовищам места нет. А если они и появляются на земле, то на самом ее краешке, туда их загоняет наше сознание, погрязшее в условностях и недоверии. Крайне редко, но все ж исключения из правил бывают. То родится Зверь, то «фальшивое чудо», и где! В самых зажиточных и добропорядочных семействах,

в цитаделях респектабельности, а не в лесных дебрях среди василисков и злых духов. Вот в чем главная опасность Суфии Зинобии. А порядочное общество из кожи лезло вон, только бы не замечать, что она существует, только бы не вступать с ней ни в какие дела или, упаси бог, борьбу. Тогда эту девочку, это живое воплощение разлада, придется изгнать из общества. А изгнать—значит, признать и показать всем и вся очевидное-невероятное: и на культурной почве могут взрасти всходы варварства; и за скромной, отглаженной манишкой может скрываться душа дикаря. И сама Суфия, как утверждала мать,—воплощение их стыда. Для того чтобы постичь душу Суфии, всем этим порядочным и респектабельным людям нужно, словно хрустальную вазу, разбить самомнение вдребезги. Но они, понятное дело, на такое никогда не согласятся. Во всяком случае, долгие годы не соглашались. Чем сильнее становился Зверь, тем старательнее его пытались не замечать… Суфия Зинобия пережила почти всех родных. Были среди них и те, кто ради нее положил жизнь.

Кончились кошмарные сны, кончилась бестолковая муштра курсантов-новобранцев; Реза Хайдар получил повышение по службе от Искандера Хараппы и вместе с Омар-Хайамом Шакилем и со всей родней согласился перебраться в северную столицу. Собственная репутация и упрочившееся положение тестя помогли Омару занять должность старшего консультанта в престижной столичной больнице. Итак, собрав пожитки, захватив нянек, они сели в самолет и скоро очутились на просторном горном плато Потвар меж двух рек. Здесь, на высоте пятисот метров над уровнем моря, и разыграются в дальнейшем великие события.

Пористый, похожий на запеканку камень покрывала скудная почва, но даже и ее доставало (при более чем обильных дождях), чтобы растить хлеб. Столь плодотворная земля взрастила и новый город, волдырем вздувшийся сбоку старого. Исламабад, можно сказать, родился из ребра Равалпинди [10].

Глядя с небес на землю, где плато Потвар светилось россыпями городских огней, святой старец Дауд, исполнившись детского восторга, забарабанил по иллюминатору и что есть мочи заорал, перепугав стюардессу:

— Это Арафат! [11] Это священный Арафат!

Ни у его друга Резы, ни у его врагини Билькис недостало духа разубедить старика. Если тому по сердцу думать, что самолет вот-вот приземлится на святой земле близ Мекки, пусть думает. Простительно: Дауду застили взор его немалые лета.

Предшественник оставил генералу Резе Хайдару адъютанта, майора Шуджу — унылого двухметрового детину, — и вконец потерявшую боевой дух (после войны с Восточным крылом) армию, не способную победить даже в футбольном матче. Новый главнокомандующий тонко прочувствовал связь спорта с войной и вызвался лично посещать всякое спортивное состязание с участием его молодцев, дабы вдохновить их на славные подвиги. Но получилось так, что за первые месяцы своего командования Реза Хайдар явился свидетелем ужаснейших и постыднейших спортивных поражений в истории пехоты, начиная со ставшего притчей во языцех крикетного матча, который одиннадцатая армия с треском проиграла. Ее противниками были военно-воздушные силы, в недавней войне их репутация и моральный дух пострадали куда меньше, чем у пехоты, — отсюда и столь убедительная победа. Была у армейцев возможность уйти от позорного поражения, но один из игроков при своей подаче вдруг остановился на бегу, поскреб затылок, ошалело огляделся, и… драгоценные секунды были потеряны. Присутствовал Хайдар и на матче по травяному хоккею: сухопутные войска играли с моряками. Пока пехота хмуро разглядывала клюшки, очевидно сравнивая их с ружьями, сложенными к ногам противника в последний роковой день, флотские ребята забили им сорок голов за два тайма. А в Национальном плавательном центре его поджидала двойная трагедия: один из прыгунов в воду выполнил прыжок столь неудачно, что предпочел вообще больше не выныривать из пучин своего стыда и, естественно, утонул; второй прыгал с десятиметровой вышки и упал на воду животом — точно из пушки выстрелили. Живот лопнул, как воздушный шарик, и, чтобы очистить бассейн, пришлось спускать воду. После этого случая скорбноликий майор Шуджа заявился к генералу в кабинет и, извинившись, посоветовал господину главнокомандующему впредь не посещать состязания: господин генерал — живой укор доблестным, стыдливым воинам, оттого и не ладится у них ничего.