— Расслабься, пиздострадалец! Зато я барабанщика нашёл!</p>
<p>
— Что?.. — находясь в своих мыслях, Дойчлянд не увязал резкую смену темы с произошедшим.</p>
<p>
— Штопор на барабане играет… На этой стучалке ебучей, как её?.. Короче, он теперь в «Алконавтах»!</p>
Последняя неделя августа
<p>
Последние частички тепла уходящего лета строго сметались с улиц Петербурга человеконенавистническим ветром, а у жителей притона, наконец, появилась общая созидательная цель – аудиовизуальная группа. Илья, Миро и Штопор были на какое-то время заняты репетициями. Дойчлянд же их игнорировал: он пил.</p>
<p>
Естественно, саморазрушение не перестало быть движущей силой любых начинаний. Илья, как и прежде, колол в себя всё, что только попадало в его поле зрения, Гена и Миро шли по стопам Дойча и к концу репетиции всегда были «в ноль». Традиционалисты в те дни дома бывали редко, затянутые в водоворот своих кукольных политических движений.</p>
<p>
</p>
<p>
С каждым днём Штопор становился больше другом Миро, нежели Дойчлянда. В некоторые моменты казалось, что и Алиса скоро останется не при делах, если романтические отношения между цыганом и Геной будут набирать оборот. Дойчлянда это задевало. Не то чтобы он был влюблён в Штопора. Просто было задето его самолюбие. Дескать, как так? Почему он целуется не со мной? Это ведь я всё начал! Да и вообще, надо же быть таким гадом? Ввинтился в мою Алису, штопор, блядь. К счастью, Дойч всегда оттаивал, когда ему предлагали ещё водки, поэтому взаимоотношения не накалялись.</p>
<p>
</p>
<p>
Однако что-то тревожило тонкие материи, пронизывающие территорию «Елизаровской». Мерцающее существо с телом дельфина и шестью крокодильими лапами, облюбовавшее здание притона и только изредка изменявшее ему с рюмочной возле метро, беспокойно рыло лапами около соседнего от жилища Дойчлянда дома, в котором находилось кафе. Эфемерное создание изрыгало в яму переработанные алкогольные пары, которые, в свою очередь, оно высасывало из поглощавших этиловые смеси людей. Зачем оно это делало – разобрать сложно. Да и не так уж это и важно, ведь крокодилолапого дельфина в тот момент видел разве что перекинувшийся кубенсисами торчок, который плёлся по улице Седова в неизвестном направлении.</p>
2 сентября
<p>
За шиворот вышедших покурить посетителей клуба Очкова капал мерзкий дождичек. Чтобы не испортить костюмы, Дойчлянд, Философ и Миро забежали внутрь. У них была ответственная задача – развлекать зрителей, пришедших послушать стихи известной петербургской треш-поэтессы. Близкое знакомство с ней Философа позволило ребятам дебютировать с группой «Deutschland’s Mother & The Alconauts», получив хоть какого-то зрителя.</p>
<p>
Особых надежд никто не питал: сделать что-то непостыдное на музыкальной сцене мог только Илья и немного – подыгрывающий ему Штопор. Было решено начать с адекватных композиций Ильи, резко оборвав лирические песни, исполненные хорошим голосом, гадкими завываниями кавер-версий на творчество Аллегровой, исторгающимися из глоток остальных членов бэнда. Травести-кабаре шоу должно было услаждать очи зрителей на протяжении обоих актов. Миро нарядился в шубу дойчляндовской матери, Философ незатейливо оголился, а сам Дойчлянд откопал в чулане халат с американским флагом, женские трусы огромного размера и ушанку.</p>
<p>
</p>
<p>
Искушённая публика сдержанно оценила молодых дарований. Но это не смутило ребят, ведь они рассчитывали просто бесплатно бухнуть бодяженного спирта из канистр и повеселиться. Однако на фуршете после выступления поэтессы, на них обратил внимание владелец одного известного магазина редких книг. Как и все антиквары, он был евреем.</p>
<p>
</p>
<p>
— Парни, это эпохальное представление! — восторженно произнёс букинист.</p>
<p>
— Мы долго репетировали, — шутливо солгал Дойч.</p>
<p>
— О, а эти рисунки… — еврей имел в виду портреты с Гитлером, которые нарисовал Дойчлянд в те мгновения, когда не тряс чреслами. — Я должен их иметь! Дело в том, что я коллекционирую реликвии Санкт-Петербурга: у меня есть письма Солженицына и Сахарова своим жёнам, партитуры Бородина, — вдруг книжник перешёл на шёпот и заговорщицки прикрыл рот рукой, — даже салфетка с семенем Гребенщикова!</p>
<p>
— Ну, в моих рисунках вряд ли есть ценность… — начал кокетничать Дойч.</p>
<p>
— Что ты, что ты!.. Я думаю, на сцене происходила иллюстрация нашей эпохи. Никакой грани между зрителем и творцом, между искусством и профанацией. Хтоническое творчество народа. Об этом будут писать спустя столетия. Так что я бы хотел эти рисунки!</p>
<p>
— Хорошо! Но лишь один. Второй – для Наташи, — с этими словами Дойчлянд протянул один из рисунков престарелой поэтессе, стоявшей рядом.</p>
<p>
</p>
<p>
— «Иллюстрация, блядь, эпохи»? — переспросил у Дойчлянда Миро, когда парни отдалились настолько, чтобы эти слова не достигали ушей букиниста. — Под чем он был?</p>
<p>
</p>
<p>
Дойчлянд лишь устало развёл руками. Он был горд собой.</p>
3 сентября
<p>
Дождь провоцировал хаос даже в Петербурге. Вот люди спокойно себе идут, слегка поёживаясь от холодного ветра, при этом картинно сохраняют достоинство, стараясь степенно вышагивать, будто английские лорды, а вот с неба начинают падать капли-разведчики, которые, соприкасаясь с незащищёнными шеями или щеками, словно говорят своим ещё не десантировавшимся товарищам: «Вперёд, пацаны! Им это всё ещё не нравится». Та-да-дам! – бьют небесные литавры, и отвратительно неуместной прохладой падают на людей мокрые камикадзе. Личины графьёв и бояр слетают. Прохожие, словно нашкодившие карапузы, вдруг начинают метаться туда-сюда, толпиться в арках и под козырьками. Кто-то решает, что он, намокнув, будет суше, если побежит. А кто-то, как наш хмурый Минет, просто безучастно продолжает движение, ведь даже силы на ходьбу приходилось брать у организма в долг. Покипешуешь тут, когда третий день твой сон в заложниках у амфетамина! Минет брёл в притон к Дойчлянду, и одному чёрту известно, почему его ноги направились именно туда.</p>
