Он бросает мою руку, и продолжает: "Все вы одинаковые. Самки, у которых одно на уме. Привлечь мужика, удержать мужика. Других мыслей нет. Смой это дерьмо, чтобы я тебя такой в своем доме не видел.".
Я глотаю ком, который распирает горло и несусь в ванную. Такое ощущение, что меня разнесет на атомы от ненависти к себе и к нему, от своего нелепого лица, от красной помады, от того, что на других он расценивает помаду как красоту, а на мне как "дрянь". Неужели я всего лишь груша, дерьмо для чужих плевков! Да что там Валентин! Родной отец, плюнул мне в душу, когда бросил. Он ни разу не узнал как я, ни разу не пришел! Чужие дети стали родными, вытеснив ненужную дочь сытыми улыбками и румяными щечками…
Задыхаясь я плачу, мне приходится часто дышать, чтобы не выдать ни звука. Лицо в зеркале корчит безумные гримасы, то широко улыбается, то безумно скалится. Какая же ты уродина Зина! Какая же ты дура! Все дерьмо, что по капле сыпали на меня с новой силой полилось Ниагорой прямо в душу. Я увидела себя ИХ глазами. Все сместилось, одно измерение заполнилось другим, где условия равны, а последствий нет. Я неистово кричу и бьюсь лбом прямо в зеркало. Оно треснуло, оставив в себе струйки моей крови. Хоть что-то мной не побрезговало.
Разбитый лоб, кровь стекающая на глаза, нос, губы. Я смеюсь! Нет, это и правда смешно! Истерика.
Красная, красная кровь. Краснее любой помады, ярче любого красного на земле…
Не успеваю опомниться как с шмумом дверь толкает Валентин.
Он смотрит на меня ошалевшими глазами. Это первая эмоция, которую я увидела на его прекрасном лице за все время.
— Ты что дура? Идиотка! — кричит он, побегая ко мне.
Хватает меня за плечи, прижимая к себе, я чувствую как бьется его сердце. Он сжимает мои волосы в руке и гладит по голове, я вдыхаю запах его тела — идеальный, чистый, отдающий легким теплом.
***
Когда врачи скорой наложили швы, мы соврали, будто я подскользнулась на влажном кафеле и впечаталась в зеркало.
Все оказалось не так страшно как выглядело, хотя врач сказал, что мне повезло. Ведь осколок мог отлететь в глаз, в шею, словом бывали случаи, когда такие ситуации принимали печальный оборот.
Мы сидим на кухне, и Валентин протягивает мне стакан, где на дне болтается бронзовый виски среди гиганских кубиков льда.
— Нахрена ты это сделала? — устало спрашивает он.
— Я чувствую себя ничтожеством. Это не оправдание, но с первого дня в Москве мне не везет. Меня ограбили мошенники, надо мной посмеялись подруги. Нервы сдали. Я не какая-то псих. больная Валентин Владимирович. Это просто нервы. Клянусь вам такого больше не повторится..
-.. я не должен был тебе ничего говорить, — сказал он глядя куда-то в пустоту, — иди отдыхай, Зина.
Лежа в комнате слышу, гул мотора. Я знаю как звучит Его машина. Знаю как обнимает Он. По одному лишь выражению лица — мне понятно Его настроение. Что-то тяготит Валентина, и моя выходка всколыхнула, какую-то старую рану. Другого объяснения его снисходительности нет…
Валентин уехал.
Господи, как же мне стыдно.
Глава VIII: Путь к сердцу мужчины…
— Батюшки! — Людмила картинно закрыла рукой рот, глядя на мой лоб. Пара швов, рана небольшая, но смотрелось и правда неприятно.
— Что с тобой случилось Зина? — причитала она.
Я села за кухонный стол, где уже томился готовый завтрак: рисовая каша, сырники, кофе. Виктор встал раньше и уже вовсю трудился в саду, так что с Людмилой мы оказались одни.
Вспоминая вчерашнее, меня терзают противоречия. С одной стороны — наиглупейший поступок, который с другой стороны повлек за собой, то о чем не могла и мечтать — Валентин обнял меня. Я уже не скрываю, не маскируюсь перед самой собой, я влюбилась. Легко обожать богатого, красивого и дерзкого. Особенно, когда ты девушка из провинции. Гораздо сложнее было бы этого не делать. Здесь точно требуется железная воля. А я не справилась, провалила собственный экзамен. Что ответить Людмиле. Рассказать никчемную байку, скрыв за ней правду? А зачем? Чтобы показаться лучше, чем я есть? Не стану, не хочу топить себя еще сильнее в своих же глазах. Если она посчитает меня сумасшедшей — это ее право. Помню год назад в Мотыгино наши соседи дико поругались. Людьми они были хорошими, но страсти порой кипели у них не шуточные. С битьем посуды, криками, мольбами о помощи. Мы с мамой обычно не вмешивались, но тут испугались и вызвав, полицию забежали в открытую дверь, настолько истошными были крики. Оказалось Света, жена Юры сидела у стены и билась головой об нее головой, неистово рыдая. А Юра стоял, разводя руки, он то и дело твердил: "Я ее не трогал! Я не трогал ее!". Оказалось, он ей всего лишь изменил.
Я тогда подумала: "Никогда до такого не опущусь! Это ж нужно так себя не любить, по этой Свете психушка плачет". И вот в чем ирония жизни, стоило мне осудить ее, как вуаля я творю нечто подобное, да еще и по менее весомой причине. Я рассказала Людмиле всю правду.
Она слегка прищурила глаза, приговаривая: "Вот оно как. Аяй-яй Зина. Аяй-яй.". Затем полезла в шкаф и достала бутылку какого-то фирменного коньяка.
Протягивает мне рюмку в пятьдесят грамм, и командует: "Пей".
— Людмила Ивановна сейчас же шесть утра…
— Это, чтобы ты информацию лучше воспринимала. Да и у Виктора день рождения, так что не грех!
Мы сделали по паре глотков, и Людмила потащила меня куда-то в сад, разговор говорит есть. Расположившись в уютной беседке, я расслабилась и наслаждалась свежим утренним воздухом под успокоительную беседу. Я рассказала обо всем, что казалось могло привести меня к такому поступку.
— Это у тебя, как оно называется. Нервный срыв был, точно! - начала она. Затем о чем-то задумалась и продолжила, — Зинка не обижайся, но ты круглая дурочка.
Я промолчала, даже не пытаясь отпираться.
— Ну и что, что отца никогда не было! Да хрен с ним! Главное ты у себя есть!
Она произносила эти слова с такой легкостью, с такой беззаботностью, что в ее устах они в самом деле теряли вес. И правда, и что такого, что отец бросил? Себя теперь всю жизнь видеть глазами той маленькой брошенной девочки? Ведь и правда МОЖНО иначе!
— Ну и что, что грудь обвисла, мужикам и не такое нравится! - продолжала Людмила, — была у меня подруга, что называется ни рожи ни кожи. Но такая веселая, задорная, хохотушка. Все мужики возле крутились. Много поклонников имела. Это нам женщинам кажется, что они лишь красивых любят. А на самом деле они любят разных. Мужик может говорить, что на женщин с размером бюстгалтера меньше третьего не взглянет, и он же потом женится на девчушке плоской как доска. Вот тебе крест, сама свидетель такого!
— Серьезно?
— Клянусь! И чего ходить далеко. Я, ну красавицей в общем смысле никогда не была, но на внимание мужское не жаловалась, тьфу тьфу тьфу! — сказала Людмила, постучав по дереву. Она улыбнулась, как будто вспомнила сладкие сердцу мгновения. Ее лицо светилось улыбкой молодой девушки, а не обворожительной женщины за пятьдесят.
— Ты себя не ценишь. Не видишь какая ты. Глядишь на себя чужими глазами! А нужно смотреть своими! Вон какая у тебя улыбка, какая ты внимательная, вежливая, цвет глаз как на свету играет. И это я так навскидку. Не будь ты дурой, одеть платюшко чуть короче обычного, голову выше держи, спину выпрями, улыбнись Валентину. Не улыбнулся в ответ? Не беда! Главное сама улыбайся! Настроение себе подними. Мужчины любят разных, они только нелюбят одних и тех же: тех у кого лицо смурное. Посмотришь на такое, и самому от тоски подохнуть хочется. Ты радовать должна сама себя, и тогда других начнешь.
— Помедленее Людмила Ивановна, я на полном серьезе записать все хочу. Вы думаете одной улыбки и правда достаточно? А если она у меня некрасивая?
— Это не имеет никакого значения. Это понимаешь, глубоко в голове у мужчин сидит, — она указательным пальцем постучала себе пол лбу. Улыбается — значит хорошая, счастливая, желанная. Хмурая — значит злая, недовольная, ненужная!
