– Не перебей её следователь, Ефросинья Левшина до сих пор, наверно, тараторила бы, – заметил Буров, приостановив запись.

– Вы давно знаете Ларичева?

– Как не знать. Ещё со времён министерства, с той поры и знаю его…

– А точнее?

– Вспомнить бы. Погоди маленько… В 1985 году дело было…

– С того времени вы и работаете на вилле?

– С того самого времени.

– Про историю с простынями знаете?

– Какими ещё простынями? Ах, этими! Господи помилуй, сколько хлопот на нашу голову свалилось с этими тряпками. Игорь Матвеевич тогда ещё контроль у нас проводил…

– Когда?

– Уже три года как. В тысячу целковых встали простынки-то. А кто в них нужду имел, и по сей день неведомо. Сестра-хозяйка, стало быть, уплатила, грешная…

– Ну и как? Держала зло сестра-хозяйка на Ларичева?

– А чего ей зло держать? Хотя бог её знает. Говорила, не держит. И верно, ещё пуще сдружилась с ревизором. Сиживали на крыльце вместе, чаи гоняли, толковали…

– Ларичев часто приезжал к вам?

– А куда ж ему приезжать, как не к нам, горе ты моё? Мадам Ксения, супруга покойного, говорила как-то, что нигде такой чистоты да тишины, кроме как у нас, не найти. Даже в самой разлучшей гостинице. Что ни лето, господин Ларичев до нас приезжал и только здесь проводил свой отпуск. А то, бывало, в субботу или воскресенье нагрянет, поработать, значит, потому как трудолюбивый был человек, не то что другие – с виду для работы прибудут, а сами шатаются по лесу цельный день без толку или с девками в бассейне куролесят, срамота, а господин Ларичев в комнате запирался, к столу только и выходил.

– И в этот раз он приехал работать?

– Именно.

– Не показалось ли вам необычным его поведение или вид?

– Да нет. Такой, как и всегда, явился. Вот только пишущую машинку не прихватил. Раньше, бывало, по субботам всегда привозил. Я его как увижу, сама себе и говорю: «Горе ты моё! Не иначе своё тук-тук-тук опять заведёт». Некоторые жаловались. Мол, приехали для отдыха, а такая музыка им и на службе осточертела. Их слова. Отдых, говорят, есть отдых.

– И как он вам показался без машинки?

– А чего казаться? «Игорь Матвеич, – говорю, – а что, стукать сегодня не будете?» «Нет, – отвечает, – есть другие дела». И приуныл.

– Почему вы думаете, приуныл?

– А потому как сразу видать, ежели человек приуныл.

– Он спросил вас, кто ещё живет в доме?

– Нет, не спрашивал, не как другие, едва успеют чемоданы поставить, а уж расспросы ведут, кто приехал да с кем приехал, с женой ли, а может, ещё с кем… Спросил только, в какой комнате помещается господин Рубцов, и пулей к нему.

– Как? Даже к себе не зашёл?

– Дружки они были. Зашёл он, значит, к нему, побыли там, после вышли и в комнату к господину Ларичеву удалились, где и сидели, покуда я их к обеду не покликала.

– Сколько времени они пробыли в комнате Рубцова?

– Эдак с полчаса.

– Вы заметили что-нибудь необычное?

– Когда это?

– Когда они вышли из комнаты Рубцова?

– Нет, ничегошеньки…

– Они не показались вам рассерженными, поссорившимися?

– Нет, а чего им сердиться? Дружки ведь были, никогда не ссорились.

– Вспомните получше, Ефросинья Петровна, это очень важно. Скажите точно, как они выглядели, когда выходили от Рубцова?

– Вышли они, значит, и как есть в комнату к господину Ларичеву направились. Он ещё, бедолага, по́ртфель под мышкой держал, чёрный такой, и бумаги все наружу, без бумаг-то он ни часу не мог обойтись.

– То есть как бумаги наружу?

– Да вот так… по́ртфель нараспашку – бумаги торчат. Почитай лет десять он с этим самым портфелем всё ходил. Уж я-то его знаю как облупленного.

– Что ещё было в портфеле?

– А почём мне знать? Пижама, ложки-вилки свои, стакан… То да сё… После еды давал мне их кипятком ополоснуть, а в остальном человек он был приличный…

– Что они делали в комнате Ларичева?

– Господи помилуй, вы что же это, никак в голову взяли, что я под дверями подсматриваю? Я, которая…

– И всё же, может быть, вы что-то заметили, когда открыли дверь, чтобы позвать их на обед?

– А я и не открывала, кто сказал, что я открывала? Кликнула через дверь: пожалуйте к столу! И ушла.

– А после этого вы их видели?

– Как пообедали они, так опять к господину Ларичеву в комнату удалились. Только к ужину и вышли. А тогда-то вот, да, кажись, и вправду сердитые оба были или расстроенные чем. К еде не притронулись. Повар ещё мяса нажарил с подливой, а ещё запеканку рисовую подавали. Любил её раньше господин Ларичев, а в тот вечер даже не притронулся.

– После ужина они продолжали совещаться?

– Ну да, опять у господина Ларичева в комнате.

– И как долго сидели?

– Точно не припомню, во сколько вышли, вроде и не выходили вовсе – так всю ночь и просидели. Я к себе ушла, домишко-то мой во дворе.

– А утром что вы делали?

– А чего мне делать, грехи мои тяжкие! То, что всю свою жизнь делала, – в пять встала курям корм задать, а после за хлебом да молоком в ларёк подалась, там в шесть открывают. А когда уходила, свет-то ещё горел у Ларичева, а господин Рубцов у окна стоял. Возвернулась – и на тебе! – доктора, милиция и господин Ларичев – покойник.

– Постойте-ка. Вы сказали, что видели утром гражданина Рубцова в комнате у Ларичева?

– Мои слова. Так оно и было. Видела его, как вас вижу. Окно этой комнаты прямо на тропку выходит, по которой я на улицу следую.

– Попытайтесь хорошенько вспомнить. Как вы всё видели, что они делали?

– Чего делали, говорите? Так вот: господин Рубцов стоял посередь комнаты, руки протягивал, как в театре, вот так! И стоял как столб.

– А Ларичев?

– Этот ничего не делал, потому как я его не видела. Не видно его было в окно-то. Может, на стуле сидел, а может, лежал. А вот господина Рубцова видела…

– А когда приехала Вера Прохина, вы видели?

– Как не видеть её, кралю? Я ж ей чемодан ещё подсобила в комнату занести. Только быстро она умчалась. С экскурсией, – отдыхать, это у них так называется. По молодому делу.

– Спасибо вам. Возможно, придётся вас ещё побеспокоить.

– Что ж мы, не люди? Должны помочь друг дружке, как добрые христьяне…

Этим показания уборщицы исчерпывались, и Бурову прямо загорелось поприсутствовать при допросе, понаблюдать за реакцией этой женщины, за непосредственностью, с которой та отвечала. В показаниях Левшиной содержались некоторые новые детали. Прежде всего, свидетельство о том, что ранним утром, между пятью и шестью, Рубцов находился в комнате у Ларичева. А поскольку, как показало вскрытие, смерть наступила между 24 и 3 часами ночи, получалось, что в то время, когда Рубцов находился у Ларичева, тот был уже мёртв. Лера напряжённо следила за ходом мыслей допрашивающего следователя, понимая, что кольцо всё больше сужается вокруг её отца. Ей стоило большого труда продолжить как ни в чём не бывало:

– Итак, вопрос первый: какое такое дело было у Ларичева к Рубцову? Второй: почему Рубцов скрыл, что утром наведывался к Ларичеву? Третий: был ли Ларичев уже мёртв в это время? Если верить заключению врача, то был.

Буров внимательно посмотрел на напарницу. В нём всё больше крепло чувство более чем глубокой симпатии к этой девушке, которая столько времени бьётся со всеми вокруг, пытаясь отстоять невиновность своего покойного отчима. Как не оценить её искреннее стремление быть объективной, беспристрастной. Ей, видимо, стоило немалых усилий казаться спокойной, выслушивая вопросы, фатальные для Рубцова. Буров сразу уловил новую ниточку, которую нащупывал следователь, – ту, что была связана с прежней ревизией, проводившейся Ларичевым в подведомственном пансионате. Чувствовалось, правда, что вопросы на эту тему следователь задавал больше по долгу службы. Наверно, хотел с самого начала прояснить и отмести эту версию – не убивают же человека за то, что пару лет назад он обнаружил недостачу на смехотворную сумму в тысячу рублей, простынки какие-то. А вот с ревизией на фирме «Донатор» пока ещё ничего не было ясно.