Павел Николаевич встал, подошёл к этажерке, взял большой толстый альбом.

– Вот они. И вообще здесь самые ценные фотографии. Дубликаты и малозначительные снимки лежат в большом пакете. Сзади я их все подписал. С пакетом поступай как знаешь, а альбом обязательно передай детям. Своим или кузена Андрея. Когда кончится этот фестиваль, позови, пожалуйста, сюда Ольгу…

– Олимпиада, а не фестиваль, – поправил Сева.

– Неважно. У меня всё время в голове то событие. Как раз тогда чёрт надоумил меня пригласить Василия. – Павел Николаевич тяжело вздохнул и моргнул два раза, видимо, пытаясь удержать слезу. – Так о чём я? Ах, да. Привези мне жену. Я должен передать ей бабушкино колье. Оно переходит в нашем роду по женской линии. Твоя мать вернула мне его перед отъездом. Сама. Это был достойный поступок. Ещё раз прошу: ни в чём её не вини. И если тебе выпадут такие испытания – веди себя по-мужски. Знай: мы можем обуздать свои чувства и даже должны это делать. Женщины – нет. Так заложено природой. За продолжение человеческой жизни отвечают они. Этот инстинкт определяет очень многое. Красивые и умные дети родятся только от большой любви. Тяга самки к самцу обусловлена, прежде всего, выбором отца ребёнка. Брак без любви чаще всего остаётся бесплодным, если, конечно, жена верна нелюбимому мужу.

Всеволод, следуя за мыслью отца, сразу обнаружил несоответствие между его наблюдением и реальной жизнью:

– А как же мама и Василий Никанорович? По твоей версии, я должен был иметь массу братьев и сестёр, но так и остался один.

По левой щеке Павла Николаевича скатилась вырвавшаяся всё-таки наружу одинокая слеза.

– В том-то вся и трагедия, что любила только она, – не без труда выдавил из себя он. – Восемь лет я пытался внушить ей это. Но она оставалась слепа. Вот Бог им детей и не послал.

Почувствовав своим атеистическим нутром опасный поворот диалога, Сева не самым вежливым образом поспешил переключиться на другую тему:

– Мы завтра с Валеркой едем кататься на велосипедах. С утра. Ты не возражаешь, если я позавтракаю один?

– Во сколько тебе вставать?

– В восемь.

– Я просыпаюсь намного раньше. Завтракать в половине девятого нам с Эммой Леопольдовной будет намного привычнее, чем в половине двенадцатого. Да и без моей помощи вряд ли ты поднимешься в такой час.

Да, подумал про себя Всеволод, ради поддержания семейных традиций отец вскочит и с петухами. Настаивать на трапезе в одиночестве он не стал.

Павел Николаевич принял вопрос сына за намёк на желание пораньше лечь спать перед утренней поездкой и даже обрадовался: разговор растравил душу и начинал доставлять ему лишние страдания.

На том беседа и оборвалась.

Выехали ровно в девять. Облачное небо оставляло надежды как на ясный день, так и на дождливый: никто из путешественников не возражал бы против небольшого естественного душа. Ливень – тоже не страшно: он долго не бывает, его можно переждать под полиэтиленовой накидкой (зонтов и палатку они брать принципиально не стали).

Оставив в стороне Бисерово озеро, ровно через час въехали в большой рабочий посёлок – тёзку своего дачного. Общий топоним нередко приводил к путанице, и, бывало, приходилось объяснять незадачливому путнику или автомобилисту, что он аж в десяти километрах от разыскиваемого дома. Ошибалась и почта, особенно, если на конверте не указывался район, разный у каждого из населённых пунктов. Кроме названия, ничего их не объединяло: завод и фабрика в одном, тишь, гладь да Божья благодать в другом.

Дальше дорога упиралась в забитую грузовиками магистраль – бывший Владимирский тракт, обильно политый слёзами и в давние времена, и в октябре сорок первого, во время панического бегства из столицы находившихся в полном неведении о продвижении нацистских войск москвичей. Велосипедисты сочли опасным и неприятным двигаться по оживлённой магистрали и свернули на параллельную грунтовую дорогу. Зачем дышать выхлопными газами?

Вскоре пересекли шоссе, углубились на север и уже к одиннадцати были в Монине, городе отважных лётчиков, а там и до Клязьмы рукой подать.

Переходили речку по висячему мосту. Ох, как дух захватывает! Особенно, когда спускаешься к нижней точке своеобразного гамака. Вторая половина пути даётся немного легче.

Первую остановку сделали в Глинках, где и проявилась краеведческая эрудиция Валеры:

– В середине семнадцатого века приехал в дикую Московию искатель славы Виллим Брюс, потомок шотландских королей. Поступил на военную службу. Здесь же родил сына Якова. Мальчик пошёл по стопам отца и в тринадцать лет присоединился к потешному войску юного царя Петра. А тут Крымский и Азовские походы начались. Отличился на них лихой молодец. Только с юга армия вернулась – Северная война грянула. И здесь бравый генерал на высоте. Пётр его сильно полюбил, в графское достоинство возвёл да именьице к сему пожаловал. На месте слияния Клязьмы и Вори.

Строение генерал-фельдцейхмейстер, то бишь начальник артиллерии, соорудил скромное, двухэтажное, с двумя боковыми флигелями. Но в оформлении постарался на славу: разбил стены пилястрами, расположив между ними по обоим фасадам – дворовому и садовому – лоджии на аркадах, украсил наличники, повелев высечь карикатурные маски. Хоть род его с сумрачных Британских островов, стиль любил южный, италийский, модное тогда барокко.

За домом граф устроил липовый парк с прямоугольным прудом. Однако дорожки и аллеи получились у него не прямые – витиеватые. А всё потому, что был Яков Брюс не только военным, не только сенатором, не только тонким дипломатом, не только президентом Берг- и Мануфактур-коллегий, но также известным масоном и чернокнижником. В Москве, на Сухаревой башне, неподалёку от собственного дома, устроил он первую в России обсерваторию, откуда наблюдал за звёздами и где писал трактат о том, как примечать потемнения солнца. За это все крестьяне в округе колдуном его почитали, усадьбу стороной обходили.

Вот и мы так поступим. Не станем на графские развалины взирать, а поднимемся вверх по речке Воре.

– Откуда такое странное название? – поинтересовалась Лена, впервые посмотрев на рассказчика если не с восхищением, то с уважением.

– Из древней старины. Жил здесь, по преданию, известный разбойник Чуркин. В местных хвойных лесах со своей воровской шайкой промышлял. В память о нём и река зовётся Ворей.

Выглянуло солнце. С ним и ехать веселей. Всеволод и Лена скинули с себя куртки, остались в одних футболках. Валера отнёсся к небесным переменам с недоверием, мол, ненадолго всё это, и разоблачаться не стал.

Но налегке педали крутятся куда быстрее. Завзятый велосипедист уже отстаёт от друзей. Те Пятково оставили за спиной, а он ещё в Савинках, те Авдоткину машут рукой, а он только мимо Пашуково проезжает. Впереди мрачная высокая постройка. Надо ждать доморощенного экскурсовода:

– Не знаешь, что это? – Ильин показывает на каменные стены вдали.

– Берлюковский монастырь, – поясняет добровольный гид. – Сейчас там психиатрическая больница. Лучше её объехать.

– Боишься, за своего примут? – язвит Лена и припускается что есть мочи. Сева за ней. Обиженный Валерка снова отстаёт.

Скоро четыре часа, как они в пути. И всё это время идёт подспудное соперничество за сердце юной девы. Та резво мчится по любой дороге, озадачивая своей проворностью. Поспевает за ней лишь Всеволод. Друг его в скорости явно проигрывает. Но знание местности, умение проложить маршрут и рассказать какую-нибудь байку шансы уравновешивают.

Ильин события не торопит, да и сам не спешит. Отпускает спутницу немного вперёд, чтобы видеть её колышущиеся в седле плотно обтянутые ягодицы. Не просто видеть – любоваться. Попка маленькая, тугая – сплошное загляденье. Так и влюбляются некоторые нестойкие натуры.

За Авдоткиным Воря впритык подступает к дороге, а потом делает небольшой изгиб. Огненный шар с небесной выси достаёт своими лучами сверкающих спицами беглецов. Так и хочется спрятаться от него куда-нибудь. А куда, если не в воду?