«Я днесь во всём ищу первоистоки…» Я днесь во всём ищу первоистоки: В стремительности бражниковых крыл, Средь нитей серебристого тенёта, Что пауком в рогозах сплетены. Не ведаю предела восхищенью, Случайно слово проронить боюсь. Пред аналоем словно предстою И мысленно молюсь о всепрощеньи. И стройный ствол, отнятый у рябин, Ложился посохом в ладонь руки. Его я ладил в травах костяники, Когда на миг всё стало пустотой. Мне мир предстал воистину живой: Единство между малым и великим. «Единство между малым и великим…»
Единство между малым и великим Философ закуёт в оковы дум, Твердя, что жизнь – не более песчинки В часах Вселенной, тонет средь секунд. Однако, хлипкая на вид, байдара, В которой мы заведомо плывём По россыпи надводной древних звёзд, Способна всколыхнуть небес зерцало. …Достигнув дельты, к берегу пристав, Ступая гостем во чертоги сна, Я осязал рукою спины рыб. Когда душа исполнилась покоя, Я слышал, как дыхание прибоя Колышется в колосьях спелой ржи. «Колышется в колосьях спелой ржи…» Колышется в колосьях спелой ржи Далёкое воспоминанье детства: Босой забег сквозь поле до межи, Присущий всем юнцам эпикурейства. Ужель теперь неотвратим полёт, Всё явственней и ощутимей бездна? И возвестит неоспоримость тезы Печальный Роланд, затрубив в свой рог… Я не презрею участи своей, Лишь падаю быстрее и быстрей, Приметив сотни капель дождевых, Всем естеством похожих друг на друга: Трепещет гладь, как в приступе испуга, И водомерок размыкаются круги. «И водомерок размыкаются круги…» И водомерок размыкаются круги, Засеребрив надводное убранство. Похожи на соцветья георгин Мерцанья звёзд над головами паствы. Но не узреть небесной красоты Под камнем хладным расписного свода. У очага ведут беседу бондарь И винодел о темах бытовых. Я молча слушал, их внимал беседе. Подобны мысли были бочке сельди: Зараз их все с избытком не осилить. И каждый рассуждал по мере сил, Чтоб истину в сужденьях обрести На глади многих разночтенных истин. «На глади многих разночтенных истин…» На глади многих разночтенных истин Пожарище разводит царь Арей. Там воины, как псы цепные, вгрызлись В любую из доступных мелочей. И стар, и млад – и нет здесь невиновных: Важна лишь степень чьей-нибудь вины, Когда средь зрячих – слепы и глухи – Останутся лишь толпы побеждённых. Что пиррова победа правоты, Когда её поднимут на щиты, Но не придёт вослед ей Судия? То значит в мире все искажено. И меркнет день. В душе моей темно. И тень – я сам. Преследую себя. «И тень – я сам. Преследую себя…» И тень – я сам. Преследую себя, Везде и всюду, предстоя скитальцем. И рук моих творенья – лебеда, Полынь и сыть, овсюг и одуванчик. Но путь земной излит юдолью слёз, На нём потонет призрачное нечто, И отпадёт всё то, что было тщетно, И суть – пустое – попросту сгниёт. …На пастбищах мелодии слышны: Играют на жалейках пастухи Стадам неспешным в мареве утра. На почве доброй век взрастают травы, Так вновь небес фрегаты уплывают, Родные покидая берега. «Родные покидая берега…» Родные покидая берега, Уходят в море выросшие дети. Их ждут обратно матерь и жена, Молясь ночами о попутном ветре. Я видел их у ветхого причала, Прочтя о мыслях в выраженьи лиц. А может, мне о них поведал бриз, Историю о женщинах печальных. Вот так во мне звучащие стихи Уходят вдаль, в объятия стихий, Под парусом бумажным в океаны. Волнительно трепещет естество, Но всякому – предел и строгий срок, И я гляжу назад без содроганий. |
