Кусты при ближайшем рассмотрении оказались из железа – и ветки их, и листья, и почки, и…

– Слышь, граф, – Простак раздвинул ветки над моей головой, – давай я тебя лучше в специальное помещение отведу.

– Нет у вас таких помещений, – простонала я. – Дикари! Вы даже слова такого не знаете.

– Теперь знаем. – Мелкий подобрал мои волосы на манер королевского шлейфа. – Ну давай, что ты тут игры устроила?.. И грязь разводить не нужно. Это если в лесочке, на природе, все для растительности на пользу, а здесь у нас даже дождя не бывает…

Он еще подергал меня за волосы, вытягивая из кустов, и повел, будто коня в поводу, обратно.

Был у них клозет, у фаханов мокрых. И даже с прочими, милыми сердцу любого ардерского дворянина, удобствами. И вода в умывальне была, и даже горячая, – вытекала из стены по желобу, и зеркало на стене было большое, в мой рост, – не какая-то полированная медная пластина, а нечто тонкое, как будто стеклянное, с напыленным на него слоем серебра.

Перед этим зеркалом я и примерила свой пояс. Через некоторое время, после довольно продолжительной беседы со всеми семью цвергами: Папашей, Тихоней, Чихом, Хохотуном, Простаком, Соней и Ворчуном.

Артефакт действовал так, как и должен был: превратил буйноволосую меня в буйноволосого лорда Шерези. К слову, буйноволосие на нем смотрелось еще более странно.

Два дня? Что ж, это промедление не смертельно. Ее величество успеет воспользоваться информацией, которую принесет в клювике ее верный миньон. Она осыплет меня адамантовыми звездами, мне ушей не хватит, чтоб все их носить, буду украшена драгоценностями с ног до головы!

Я отодвинула пряди от висков, дырки в мочке не было – видимо, она заросла, как и порез на щеке от благотворного действия цверговой остовы.

Итак, цверги. Их семеро, они не семья, а нечто вроде мужского рыцарского ордена – «Сыновья Ивальди». Кто такой, или такая, Ивальди, мне даже узнавать не хотелось. А Папаша – всего лишь прозвище, потому что он самый умелый из семерых.

Я выглянула за дверь клозета, там в коридоре подпирал стену Простак.

– Принеси одежду, в которой я у вас появилась, – велела строго, потом добавила уже помягче: – Пожалуйста.

Меня притащил к ним фахан. Фахан, насколько мне удалось уразуметь, – это фея, только фея-мужчина. Знаю я одного такого, крылатого рыжего Караколя, который в Ардере не без успеха притворялся горбуном. Смешно. Поэтому мы, люди, никогда и не слышали о том, что бывают феи-мужчины. Мы знали, что есть феи и есть фаханы, феи обитают в Авалоне вместе с лордом нашим Спящим, стерегут его сон, а фаханы, следовательно, – в аду, или в нижнем мире, куда попадать ни одному разумному человеку после смерти не захочется. А это, оказывается, один и тот же вид! «Вид» – хорошее слово, его я уже успела подцепить от Папаши и использовала даже в размышлениях.

Папаша знал уйму сложных слов. И еще более сложных понятий. И будь я существом другого склада, более к наукам расположенным, я уцепилась бы за возможность узнать от него как можно больше. Но я – это я, и единственным моим желанием в этот час было вернуться к своей королеве.

Два дня! Я должна ей все рассказать.

Ах нет, не два, где-то около недели.

Я восстанавливала прошедшее время час за часом. Чародейский водоворот, открытый горбатым Караколем, унес нас в далекие дали. Там, в этих далях, нас ждал отряд вооруженных всадников, сопроводивших в горы по петляющей меж отвесных склонов тропке. Маршрут я помнила слабо, находясь под властью заклятия, так же как допрос и пытки, за ним последовавшие, пришла в себя на рассвете, когда лорд наш Солнце показался из-за горизонта. Замок, где я очутилась, назывался «Блюр», и он точно был абсолютно реальным. Как реальными были и мои раны, причинявшие страдания, и безумная королева, во власти которой я оказалась. Ригель потешилась моей беспомощностью в полной мере. Кроме изрезанной в лоскуты щеки, она наградила меня также раздробленными щиколотками обеих ног и поломанными пальцами рук. Замок принадлежал Вальденсу, предателю Вальденсу, и ему же принадлежали стражники.

Итак, что дальше? Я пришла в себя, полюбовалась восходом солнца и премилым пейзажем, открывающимся с балюстрады, а затем сиганула вниз, в горную реку, опоясывающую стены замка. Побег. Отчаянный шаг. Я не размышляла – я действовала. Бежать обычным манером мне бы все равно не удалось, с покалеченными-то ногами. Если бы побег окончился моей смертью, что ж, я была готова и к этому. Лучше уж оказаться в чертогах Спящего, чем опять видеть сумасшедшие глаза моей похитительницы и слышать ее противный, дребезжащий смешок.

Я обернулась на скрип дверных петель, вынырнув из бесполезных воспоминаний.

– Вот. – Простак протянул мне стопку одежды, поверх которой лежал мой верный пумес – графское достоинство, которое я носила в штанах, чтоб придать своей фигуре более мужские очертания.

Пумес я схватила, а на прочее воззрилась удивленно:

– Это не моя одежда!

– Возьми. – Цверг стал раскладывать под зеркалом алый в золотых позументах камзол. – За тобой пришли и велели облачиться в алое.

Я раздраженно хмыкнула, сжала в кулаке пумес и выбежала в коридор.

За столом, где я оставила свои семь грехов, сидел только Папаша:

– Убедилась в своей нетронутости?

– Милорд не видит этого сам? – Я озиралась, но того, кто, по словам Простака, пришел за мной, в комнате не было.

– Милорд? – Цверг тоже осмотрелся.

– Вы! То есть ты! Ты не видишь сам, что все в порядке?

– Твои иносказания, дева, вызывают у меня тревогу, – серьезно сказал Папаша. – А о прочем – я не вижу колдовства фей, для меня ты осталась смуглой девицей с густыми бровями. Собирайся, тебе пора.

Я выглянула в окно. Во дворе стоял Караколь, возвышаясь над головами цвергов туаза на два.

– Почему он не заходит внутрь?

– Не может. Это закон Авалона, фахану не место в доме цверга.

– Чудесно! – Я вернулась к столу и уселась на стоящий рядом с ним табурет.

Пумес лег на столешницу, по сторонам от него легли мои расслабленные руки. Не знаю, как действует цвергова остова, но и кости она мне срастила.

– Что именно чудесно?

– Наше совместное будущее. У нас лет шестьдесят, я думаю. Шерези, я имею в виду своих предков, всегда отличались хорошей продолжительностью жизни. Кроме моего родителя, конечно. Но там несчастный случай, его вспорол на охоте дикий вепрь. У нас в доме вепри водятся?

– «У нас»?

– Смирись, Папаша. У нас. С фаханом я никуда не пойду, даже в благодарность за то, что он выловил меня из воды и притащил к вам.

– А благодарности к нам ты не испытываешь?

– Безграничную. Но ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным, – уверенно сообщила я. – Нечего было посторонних девиц лечить, и целовать их тоже не стоило!

Мы с цвергом помолчали.

– Тебе придется уйти, – Папаша сдался первым.

– Не уверена, – уверенно сказала я, а потом, не выдержав, расхохоталась: – Разыгрывать тебя – само удовольствие!

– Ты тянешь время? – догадался он наконец.

– Волосы, – предложила я. – Мои чудесные шелковистые волосы в обмен на помощь.

– Ты их уже предлагала.

– Обещать – не значит дать. – Я потянулась через стол за оставленными на нем ножницами и щелкнула ими, отрезая первую прядку. – Небольшой аванс, Папаша, который должен подтвердить серьезность намерений.

Стригла я наощупь, о красоте заботы не проявляя.

– Уж не знаю, зачем феям нужны человеческие волосы…

– Для колдовства, – перебил цверг мое бормотание. – Для чего же еще? Это время, дева, ваши волосы – это время, та самая четвертая грань, которая необходима для любого колдовства.

– Тогда что – первые три?

– Меры: ширина, длинна, высота. Время – четвертая.

Я остановилась:

– Надеюсь, эту информацию ты подарил мне бесплатно?

Честно говоря, получить прямой ответ на извечный вопрос о том, зачем феям наши волосы, я в этой жизни не предполагала.