Интересно, что за слова у неё просились недавно на язык, вдруг подумал Харальд. Лишь бы не об Одине.

   Ведь из-за глупости все началось, думала Забава.

   И глупость была её. Сколько раз Харальд говорил, чтобы его спину не трогала? А она то забудется, то попросит разрешения пощупать – не из баловства, кoнечно, а потому что боязно за него. Но какой мужик вытерпит такое непослушание? Да не по делу, да не по разу…

   А все равно было обидно, что Харальд опять пригрозил ей чужой болью и чужими смертями.

   Забава уже придумала, какими словами ему ответить – но в бане было тепло, они наконец-то были вдвоем, после дней и ночей, проведенных у людей на глазах, в дороге и в пещере. А Харальд сумел выжить после того, как грудь ему разнесло молотом – чудо небывалое, да и только…

   Хотелось радоваться, а не сориться.

   Лучше промолчу, решила Забава.

   Пальцы мужа гладили её тело между ног, сбивая с мыслей. Харальд наклонил голову. На левой половине лица, освещенной огнем, полыхавшим в каменке, выпирали желваки. На широкой груди, под соском – мелким, бледным, мужским – все с той же левой стороны залегли свежие шрамы. Над сердцем, под сердцем...

   Одно хорошо – рубцы уже не выпирали жгутами, как в первые дни. Усохли, став тонкими розовыми дорожками. Вoт только сплетались в клубки. Словно тело Харальда в этом месте собрали из кусков.

   Забава вздохнула – и устыдилась самой себя. Пробормотала:

   – Прости. Я неразумная. Баба, что с меня взять? Больше не буду.

   Она потянулась, поймала его лицо ладонями – и замерла, потому что Харальд вдруг сказал:

   – Я как-тo говорил, Сванхильд, что не жду от тебя большого ума.

   Прозвучало это немного обидно, но его пальцы тут же погладили её под животом так, что Забава задохнулась. И обида растаяла в жаркой тяжести,текущей по телу. Сердце бешено застучало, заглушая шипенье и потрескивание поленьев в каменке. Оттуда тоже шло тепло – волной, обнимая…

   — Но ты что-то хотела сказать, – негромко добавил Харальд. - Вот и говори. Мы одни, дверь на засове. И я хочу узнать то, что у тебя на уме, здесь и сейчас. А не ждать, пока оно прорвется. И возможно, на людях. Ну?

   Забава, задыхаясь, погладила его щеки. Потянула к себе, надеясь, что он её поцелует – и на этом все закончится.

   Но Харальд как сидел,так и сидел. Только слегка улыбнулся. И брови вскинул так, что стало ясно – ждет ответа.

   Может, соврать, со смятением подумала Забава. Не со злым умыслом, а только чтобы вечер этот не испортить, его не огорчить…

   А ну как распознает ложь? Ещё хуже будет.

   – Я хотела сказать… – Забава сглотнула.

   Его ладонь, перестав её мучить скользкой лаской между ног, перебралась ей на живот. Замерла там – надежная, твердая, горячая. Χаральд потянулся вперед, губами потерся о её висок. Напомнил:

   – Говори.

   – Что если ты опять пригрозишь выпороть кого-нибудь из-за меня, - выдавила Забава, – то я ослушаюсь тебя на людях. Нарочно ослушаюсь. Чтобы ты меня ударил. Я виновата, меня и наказывай. Других не…

   Она замолчала , потому что Харальд вдруг захохотал – громко, без злобы. И внезапно повалил её, припечатав спиной к лавке. Тут же подхватил левую ногу, перекинул так, что сам оказался между раздвинутых колен Забавы, разложенных теперь по его бедрам. Сказал, наклоняясь к ней:

   – У тебя красивое лицо, Сванхильд. Если начнешь наконец есть как положено, полными мисками, а не хватать по крохам,то и щеки округлятся. Мужики в крепости начнут на тебя засматриваться… а может, и не начнут – меня побоятся. Но я такое лицо кулаком не испорчу. Прошло то время, когда ты была рабыней. Я уже говорил тебе когда-то, что теперь за твои ошибки будут отвечать другие. Между прочим, в наших краях, когда начинается зима, хозяева избавляются от старых рабов. Дешевле весной привезти из похода новых, чем кормить тех, кто больше не может работать…

   Забава замерла, глядя ему в лицо. Харальд сжал её талию обеими руками, притискивая к лавке. Заявил с веселой угрозой, наклоняясь еще ниже:

   – Будешь болтать глупости и дальше – я вспомню, что еще ни разу не заходил в свои рабьи дома, чтобы посмотреть, сколько старух там прячeтся. Может, зайти уже завтра? Чтобы решить, кого оставить, а кого нет?

   – Ты не такой. - Забава стиснула кулаки, прижала их к груди. Сдвинула локти, выставив их, как щит, перед лицом Харальда, наклонявшегося все ниже.

   А потом подумала быстро, вспомнив то, что случилось на озере – и я теперь другая. Ни к чему со мной так…

   Вот только злости внутри не было. Не могла она злиться на Харальда, как ни хотелось.

   – Я такой, - тихо сообщил он. – Но мне нравится, как ты держишь сейчас руки. Вот так и лежи. Не вздумай меня обнимать. Пока ни к чему, дротнинг. Понимаешь?

   Забава кивнула. Одна из его ладоней скользнула под её локоть, накрыла грудь. Пальцы мягко сдавили сосок, погладили.

   – Мы слишком много говорим, – выдохнул вдруг Χаральд. - Ты хорошо лежишь, Сванхильд. Мне нравится.

   В следующее мгновенье он снова стиснул её тело – под ребрами, чуть повыше живота. Потянул к себе, двинулся, примериваясь…

   И вошел – бережно, неспешно, нависая сверху и глядя на неё, распластанную на лавке. Забава стиcнула коленями его бока, но вдруг вспомнила, что он велел не касаться его спины. Тут же торопливо развела ноги.

   – Да, так, - как-то шипяще уронил он. - И ещё шире…

   Странно, но раздражения от болтовни Сванхильд Харальд не испытывал.

   Может, потому, что она больше не сравнивала его с Одином. Или потому, что по телу уже текло темное, беспамятно-жаркое удовольствие. Зародившееся от ощущения слабой мягкости её тела рядом с ним. И под его ладонями.

   А мoжет, он не сердился потому, что слова девчонки были забавной попыткой жить с ним, но по правилам самой Сванхильд…

   Эта мысль ускользнула, так и не додуманная, потому что Харальд уже вошел в неё.

   Сванхильд лежала перед ним на лавке, вздрагивая и прогибаясь от его рывков. Кулачки держала по–прежнему под подбородком, колени разводила в стороны – старательно, широко. Α взгляд у самой уже затуманился, стал таким, словно она смотрела и на него,и в никуда…

   Ножны её были скользкими и тугими, тонкое тело, от его движений дугoй гнувшееся над лавкой, с одной стороны вызолотили отсветы пламени. В распущенных прядях, свесившихся до самого пола, плясали красноватые искры.

   Α потом Сванхильд прерывисто застонала – и стоны перемежались короткими выдохами, которые вырывались у неё под его толчками. Харальд с хрипящим звуком втиснулся в неё в последний раз…

   Пробормотал, когда отдышался:

   – Красиво стонешь, дротнинг. Не зря ту, что греет постель, зовут ночной птицей.

   Сванхильд слабо улыбнулась, потом блаженно вздохнула. Колени её, разложенные по его бедрам, подрагивали.

   На следующее утро Харальд поднялся еще до рассвета. В темноте, стараясь не шуметь, оделся, подобрал секиру и вышел.

   Прошлая ночь оказалась для Сванхильд беспокойной – хотя он, помня о детеныше,и щадил её, насколько мог. Ни разу не улегся на неё всем своим весом…

   Но под конец она у него в руках уже не стонала , а только вздыхала. Правда, даже вздохи выходили жаркими.

   Наверно, придется cебе на время завести какую-нибудь рабыню, думал Харальд, топая к воротам. Не сейчас, конечно, а попозже. Чтобы поменьше тревожить Сванхильд, когда живот у неё округлится. Можно будет послать кого-нибудь во Фрогсгард за девкой почище, потом спрятать её в рабском доме…

   И приказать, чтобы не высовывалась. Сванхильд ревнива, в её положении о таком знать незачем. Он станет пользоваться рабыней время от времени, когда станет уж совсем невмоготу. И Сванхильд легче, и ему хорошо.

   Харальд проверил стражу, перекусил – а потом спустился к фьорду. Вышел на лед, дошагал до устья залива, держась поближе к берегу. Там вытолкал одну из лодок на чистую воду, погреб в открытое море, на встречу c родителем.