— Мужчина сам принимает решение. Смотри и думай.

Тьму снова наполнили отблески битвы. Поле было покрыто глубоким снегом, и рыцари в латах проваливались в сугробы и застывали, становясь похожими на снежных человечков, которых Джон любил лепить в детстве. Когда ледяные рыцари скрестили с ними мечи, то железное оружие сломалось, и железные латы окрасились красным. Дымящиеся от человеческой крови ледяные клинки обрушились на Стену, и Джону показалось, что Стена содрогнулась. И над всем этим на высоком холме вздымало свои ветви чардрево с искаженным горестью ликом, подобно старику, рыдающему на пепелище своего дома. У белых корней зияла глубокая расщелина, а на ветвях сидели вороны и оглашали ночь хриплым карканьем.

«Снова сон», — подумал Джон, а вслух произнес:

— Значит, они не смогут выстоять против Иных. Но Стена? Она же неприступна.

— Кто бы говорил, — голос божества был тих, но неожиданно саркастичен. — Ты сам перелезал через нее, а твои соплеменники делали это множество раз.

— Я хотел сказать — неприступна для Иных, — поправился Джон. — Ведь для этого ее и строили?

— Да, — прошелестело чардрево, — она пропитана магией, противостоящей им. Но на каждую магию может найтись другая магия. Опасно считать врагов глупее и беспомощней себя.

— Значит, спрятаться не получится? Но что же тогда делать? — прошептал Джон в отчаянии. — Если даже железо против них бессильно?

— Есть оружие сильнее железа.

В руках у Джона вдруг оказался длинный меч с темным клинком, по которому волнами расходились разводы. Гарда и навершие сияли золотом, на перекрестье ярко горел рубин. Меч был на удивление легким: Джон взмахнул рукой, и он взмыл ввысь, как птица. Завороженный, Джон сделал шаг, другой — и оказался у Стены в окружении белых теней. Меч в его руке зажегся алым пламенем, взлетел, будто по собственной воле, и ледяные клинки, встретившись с ним, вскипели и исчезли.

Кто-то — Иной или упырь — подкрался сзади и тронул его за плечо. Джон резко развернулся, занося меч, — и чуть не столкнулся лбом с Бендженом, наклонившимся над его ложем. В палатку сквозь щель снаружи проникал тусклый серый свет, в жаровне под слоем золы дотлевали последние угольки. Дядя уже снова был одет во все черное.

— Дурной сон? — спросил он. — Ты метался и что-то шептал.

— Не знаю, — Джон потряс головой. — Нет.

Он сжал пальцы в кулак, пытаясь вспомнить ощущение рукояти из сна. С таким оружием не сравнится ничто, даже его маленький клинок, выкованный Миккеном. А если с его помощью можно убивать Иных… «Боги, я хочу этот меч! За ним я пойду хоть в Земли Вечной Зимы».

Джон сел и потянулся за сапогами.

— Долго тебе собираться? Когда выходим?

— Все уже собрано.

Мешок с запасной одеждой мать подготовила ему еще с вечера. И положила туда хлеба и мяса, которых хватило бы на неделю пути, сколько Джон ни доказывал, что еду они раздобудут охотой. «Вы идете на север, — тон Лианны не допускал возражений. — Если вас будут преследовать, вам будет не до охоты, да и зверей вы не найдете. Они чуют ходоков и бегут от них». Ему пришлось согласиться.

Джон застегнул пояс с мечом, накинул овчинный плащ и посмотрел на дядю:

— Я только попрощаюсь с матерью и Мансом. И еще кое-с кем.

2.

«Кое-кем» была Игритт, и с ней попрощаться так, как намеревался Джон: легко и с улыбкой, не получилось. То есть, попрощаться вообще не получилось. Игритт ждала его, одетая для долгого похода: с мешком, коротким луком и колчаном за плечами и топориком у пояса.

— Со мной боги никогда не говорили. Отправлюсь с тобой — хоть на чудо полюбуюсь, — заявила она. — А если ты и твой родич-ворона заплутаете или будете мешкать, — она смерила взглядом Бенджена, — то у меня есть, чем вас поторопить.

И она погладила свой топорик.

Отговаривать ее, упирая на опасности пути, было бесполезно: она бы только разозлилась. Джон обернулся к дяде, взглядом спрашивая, не против ли он такой компании.

— Я не против, — Бенджен слегка улыбнулся. — Два меча и лук с топором это лучше, чем просто два меча.

—Тогда решено. Идем. — Джон мог признаться себе, что рад этому.

Они с Игритт несколько раз были близки — каждый раз по ее инициативе. Не то, чтобы Джон стеснялся или она ему не нравилась. Но наутро он всегда задумывался о том, что если любит ее, должен поставить собственный шатер и украсть ее в жены. А потом представлял ее в украшениях, как у золотоволосой королевы из Винтерфелла, сидящую рядом с ним за столом в том сказочном Красном замке, который он никогда не видел, и решал, что похищение придется отложить, пока он не вернет себе трон и корону. Мужчина, связанный клятвой мести, не должен давать других клятв. А теперь он собирался отказаться и от короны, и от мести. И Джону впервые пришла в голову мысль, что где-то это и к лучшему. Как только они вернутся из этого похода, он сможет украсть ее и жениться.

Самым сложным оказалось объяснить Игритт, что, наверное, им не стоит спать вместе при Бенджене. После дня пути — относительно спокойного, хотя и тяжелого, так как идти пришлось по свежевыпавшему снегу — она расстелила свои шкуры рядом со спальным местом Джона, залезла под них и прижалась к нему. Дядя, который взялся сторожить первым, посмотрел на них как-то странно, но ни слова не сказал. И Джон плюнул на объяснения. Главное, что им вдвоем было тепло, так, как, наверное, не бывает даже у королей в их замках, если они спят одни. После торопливой любви Игритт сразу заснула, а Джон скользнул в шкуру Призрака и развлекся ловлей мышей под снегом: нырял в сугробы, выследив добычу по тонкому писку и еле заметному шевелению, набивал живот маленькими теплыми комочками. Вернувшись в человеческое тело, он сменил дядю, уже почти дремавшего у их маленького костерка. Оставшись одна, Игритт недовольно заворчала во сне, но Призрак разлегся у ее бока, и она снова уснула, уткнувшись лицом в его мех.

На следующее утро Бенджен спросил Джона, не думал ли он о вступлении в Ночной Дозор.

— Думал, — коротко ответил Джон. «И о самоубийстве я тоже думал».

Бенджен прищурился.

— У тебя могло сложиться неверное представление о нас, если ты слушал рассказы Манса. Он был хорошим разведчиком, но плохим дозорным.

Они медленно шли сквозь сугробы, Призрак бежал впереди, оставляя за собой борозду взрыхленного снега, Бенджен и Джон расширяли ее и утаптывали, а Игритт шла за ними, держа в руке лук с наложенной стрелой, и зорко оглядывалась по сторонам. Но Джон время от времени касался разумом Призрака и чувствовал, что вокруг пока все спокойно.

— Я не знаю, как он познакомился с твоей матерью, — продолжил Бенджен, стряхнув с плаща налипший снег, — и что побудило ее жить с дезертиром. Твой отец, по крайней мере, был принцем…

— Дядя, — Джон остановился и обернулся. Слушая рассказы матери, он привык думать о Старках с любовью, да и ее младший брат ему нравился, но оскорблять мать он не даст. — Мой отец умер, и второго такого нет, и не будет. Но Манс — самый достойный из всех, кого я знаю, и ни мать, ни я никогда не будем корить его за дезертирство. Он помог нам, когда весь ваш Дозор отказался. И я рад, — добавил он совершенно искренне, — что мать с ним счастлива. Каждый человек должен быть счастлив, хотя бы немного.

Бенджен наклонил голову, признавая его правоту. Чуть не врезавшаяся в него Игритт обругала их обоих за медлительность, и они пошли дальше.

Позже Бен сказал:

— Лианна говорила, что ты еще не женат. Кто тебе тогда эта девушка?

— Я хочу жениться на ней, — ответил Джон. — Мы, наверное, сделаем это, когда наш народ будет в безопасности.

Бенджен посмотрел на него с удивлением:

— Ты считаешь себя законным Таргариеном. Как думаешь, часто ли твои предки вступали в браки с простолюдинами?

Джон порылся в памяти.

— Мать рассказывала мне о Дункане Принце Стрекоз и его Дженни.

— А о том, что он отрекся от престолонаследия?

Джон кивнул.

— Видишь ли, короли, принцы и лорды заключают династические браки с дочерями королей, принцев и лордов. Чтобы расширить свои владения или получить военную помощь. Такое важное дело не оставляют на волю чувств.