– Того стоило.
– Да, стоило… Никогда этот вечер не забуду!
– Я тоже.
– Пойдем, пойдем скорее, расскажем нашим, как было классно, – она ухватила мужчину за рукав пиджака, увлекая к дому.
– Ты иди. Мне надо отъехать ненадолго.
– Отъехать? Куда? Зачем?
– Дело одно незаконченное.
– Какое еще дело? Сейчас почти полночь!
– Я вернусь очень скоро.
Она смотрела на него. Он возвышался над ней.
– Не уезжай. Пожалуйста.
– Я мигом. Ты иди. А то замерзнешь.
– Да я в шубе. Это ты без пальто. Ну ладно, раз надо. Но как же это все было здорово! Фея Драже… Вальс цветов и эти мыши… крысы… такие смешные…
Она пошла по дорожке к особняку. Оглянулась.
Он сел за руль «Сааба», развернулся. Выехал за ворота. Достал мобильный. И набрал номер.
Там сразу ответили, словно ждали.
– Я не стал бы с вами разговаривать, если бы вы были люди с улицы…
В ответ что-то зашипели, заскрежетали, забубнили.
Он слушал.
– Но это, так сказать, начальный этап…
В ответ снова что-то проскрежетали, прошипели с издевкой.
– Нам же никто не мешает вернуть хоть часть тех замечательных традиций… Правда? Я имею в виду сатисфакцию.
И на это снова что-то прошипели.
– И вы, пожалуйста, не расстраивайте меня. Если вы начнете съезжать с этой сатисфакции…
На том конце зашипели, что не съедут.
– До встречи. Всего доброго.
Он убрал мобильный в карман пиджака и вырулил на расчищенную дорогу, потом свернул направо. Ехал недолго. Барвиха не закончилась. Возник сосновый бор.
Он остановился. Глянул на себя в зеркало заднего вида. Наклонился к рулю и снял пиджак. Аккуратно сложил его и оставил на заднем сиденье. Черный костюм был новым. Такие покупают в бутике для торжественных случаев. В таком костюме не стыдно вести под венец любовь всей своей жизни. Но он купил этот костюм специально для похода в Большой театр. Затем он расстегнул пуговицы манжет и засучил рукава белой рубашки до локтей. Глянул на часы – старенькие и неказистые. Он дорожил ими. Они достались ему по наследству. Он хотел было расстегнуть потертый ремешок, но вдруг передумал – оставил часы на запястье, как талисман на удачу.
Снова завел мотор и поехал в лес.
Через триста метров – поляна в лесу. И на ней три черных «Гелендвагена» и «Форд Экспедишн», похожий на грузовик.
Они все разом зажгли фары, ослепив его.
Он сразу вышел из машины. Как был, в одной рубашке. Без оружия.
Снег начал падать с темных небес.
Те четверо, что завалились в его ложу, ждали возле «Гелендвагенов».
Он направился к ним.
И в этот миг из «Форда» вылезли еще пятеро. Он сразу понял, что у этих пятерых под пиджаками бронежилеты. И пробить их даже его натренированным железным кулаком будет проблематично.
Глава 3
Смерть на озере
Наши дни. Октябрь.
Бронницы. Подмосковье
На Бельское озеро давно опустилась ночь, и тьма утопила луну в черных водах. Ни огонька на них. Лишь на дальнем берегу, словно океанский лайнер, сиял неоном Олимпийский комплекс подготовки сборной – на Бельском озере, чистом и бескрайнем, даже в октябре тренировались гребцы.
Савва Стальевич Псалтырников пришел на берег выкурить сигарету. В последние годы он редко курил, но сейчас очень хотелось чем-то заглушить во рту кислый привкус рвоты. Савву Стальевича Псалтырникова дважды за вечер вырвало жирным кремовым тортом, что сделали на заказ в ресторане Олимпийского комплекса на день рождения его сына.
Тридцать четыре года исполнилось сыну. И этот день рождения они отметили вместе.
А потом, уже после именинного обеда сын нанес ему тот смертельный удар – в самое сердце.
И словно бы сам не понял, что только что вонзил отцу в грудь острую сталь.
Пусть кинжала – призрачного – никто из домашних так и не увидел.
Было уже очень поздно – третий час ночи. Савва Стальевич Псалтырников пробовал уснуть, но не вышло. В животе бурлило, то и дело возникали острые спазмы. И тошнило все сильнее и сильнее. Поэтому, поворочавшись на кровати, он встал, надел брюки, свитер, накинул старую куртку, обул кроссовки и тихо, чтобы не разбудить семейство, вышел из дома – благо дом его этот бронницкий, новый – стоял прямо на берегу озера в живописном лесу. Почти два гектара угодий – особняк, гараж на пять машин, конюшня, гостевой коттедж и недостроенная баня с бассейном.
Когда его вырвало во второй раз, Лариса, его прежний верный секретарь-референт, а теперь просто экономка, развела ему «народное средство» – марганцовку в стакане и попросила выпить залпом. Домашним прозвищем Ларисы было Царица Савская – он ее так сам прозвал лет двадцать назад за надменный, неприступный внешний вид (впрочем, обманчивый).
А Циклоп (тоже домашнее прозвище) объявил, что залпом пьют что угодно, но только не этот розовый отстой.
Лариса в ответ объявила, что завтра утром (то есть уже сегодня) она повезет Псалтырникова в Москву в клинику Управделами президента делать полное обследование и анализы – «снова твоя печень, Савва, это реакция на жирный сладкий крем. Не стоило есть торт».
Ехать в клинику на обследование Псалтырников согласился. Ему надо было побыть хоть какое-то время вдали от дома, не встречаясь с сыном, чтобы обдумать сделанное им заявление.
Сейчас он ощущал лишь усталость и тошноту. И отупляющую слабость во всем теле. Он жадно затянулся сигаретой, вдохнул всей грудью ночной сырой воздух – пахло водой, мокрой листвой, илом, грибами… Пахло осенью… дачей…
Он решил дойти до скамейки, вкопанной на берегу, – где мангал, причал для лодки, где летом ставили шезлонги. Хотелось сесть, ноги что-то не держали.
Он сделал шаг и остановился как вкопанный.
Ему показалось… нет, это морок… это все тьма… безлунная ночь.
Ему показалось, что по воде прямо к нему медленно идет… плывет… нет, скользит над озерной гладью фигура.
Но нет, нет… никого там нет на Бельском озере! Гребцы байдарок и каноэ из сборной давно спят.
Он выпрямился и крепко уперся ногами в илистый берег. Ничего, это пройдет. Живот крутит…
Он смотрел на воду и вспоминал, как здесь, на Бельском озере, – давно, очень давно они летом в жару купались – он и его пятилетний сын. Жена сидела на берегу в тени. За ней тогда уже присматривала теща. Сын подрастал здесь, в Бронницах. А жена… она все меньше и меньше реагировала на него, на них, на все внешние раздражители. Словно уходила куда-то или замыкалась в раковину.
Он ясно видел сейчас лицо своей ныне покойной жены.
Он ни в чем перед ней не провинился.
Потом в памяти всплыло другое лицо. Другой женщины.
А вот перед ней он был виноват.
Не прямая вина, пусть косвенная, однако…
Что за мысли лезут в голову?
Жена так и не оправилась после родов. У нее случилась послеродовая горячка. А в Бронницком роддоме все это упустили.
Он тогда работал старшим технологом на Бронницком ювелирном заводе. И лет ему было столько же, сколько сейчас его сыну.
А закончил свою карьеру он в ранге федерального чиновника, главы департамента, имеющего статус федерального министра.
И он не сожалел о «бесславном конце» своей карьеры, как про него писала досужая пресса. Он был рад, что выпал из этой властной обоймы – в общем-то уже пропащей, полусгнившей, потому что обойма эта начинала все чаще и чаще лгать почти теми же пафосными словами, что использовались когда-то при, может, и необъятном по территории, но несчастном и нищем Совке.
И как их всех тогда после смены шмонали хмурые кагэбисты на проходной, словно крепостных, заводских холопов, чтобы никто не вынес с ювелирного завода ни крупинки золота…
И женщин обыскивали тоже.
И его – инженера-технолога.
И Ларису – Царицу Савскую, которая была тогда очень молодой и очень активной по заводской комсомольской линии.
А цепочки золотые, которые они изготовляли, были страх как популярны у мафии, что уже тогда начинала набирать могучую силу. Золотыми цепочками спекулировали, складывали их в жестяные бидоны и закапывали в землю – как капитал на будущее. И только потом, уже в начале девяностых, братки начали открыто демонстративно их носить – чья цепь круче и толще.
