— Заплатим, — подтвердил Олег.
Мужик придирчиво осмотрел их помятую, заляпанную тиной и ряской одежду, глаза его скользнули по рукояти сабли за плечом Середина.
— Дружинники? — спросил он, не скрывая неприязни.
— Просто путники.
— Что ж, вы и ночью по болоту шли?
— На островке пересидели, там, — Невзор махнул рукой, — возле капища.
Из сруба показались женщины.
— Нам бы только ночь скоротать и поесть чего, а там мы сразу уйдем, — повторил Невзор.
Мужик подумал, повернулся к спутникам, что-то сказал негромко. Луки опустились, лица парней расслабились. Видно, те привыкли доверять старшему.
— Ну, проходите, коли на ночь всего, — кивнул мужик и не оборачиваясь пошел к дому.
Парни расступились, давая дорогу, но все же настороженно следили за чужаками. Мужик — судя по всему, глава семьи — что-то сказал женщине постарше. Она сперва нахмурилась, затем вышла вперед, присматриваясь к гостям. Внезапно простое лицо ее расплылось в улыбке.
— Ой, да заходите же! Обогрейтесь, обсушитесь.
Женщины помоложе переглянулись. Младшая фыркнула, прикрывшись ладошкой, старшая одобрительно кивнула, улыбнулась и не спеша вновь отправилась на грядки.
Середин оглядел двор, постройки. Все было сработано несколько грубовато, но прочно. Сразу видно — хозяин здесь был крепкий, домовитый. В хлеву блеяли овцы, по двору бродили куры, гуси плескались в мелком пруду возле колодца. Из соседнего сруба выглянули еще две девки лет по шестнадцать-семнадцать. Они во все глаза смотрели на чужих людей — видно, не часто сюда заезжали гости. За избами имелось еще одно поле, как понял Олег — льняное.
Хозяин прошел в дом, женщина и Олег с Невзором последовали за ним.
— Присаживайтесь, — буркнул мужик, ставя топор в угол, — сейчас жена каши принесет, молока.
Он снял шлем, бросил его в угол, потянул с плеч кольчугу.
Внутри дом был просторный, светлый. Центральное место занимала топившаяся печь. По стенам шли полати, вдоль одной стоял длинный стол с дочиста выскобленной поверхностью. Пахло гороховой похлебкой, свежим хлебом. У Середина аж в глазах поплыло от голода.
— Отвык я уже от брони, — пробурчал хозяин, освободившись наконец от кольчуги, — да и тесновата стала. Раздобрел.
— А чего службу бросил? — поинтересовался ведун.
— Я свое отвоевал, — махнул мужик рукой. — Мне с хозяйством, да с семьей — во сколько дел, — провел он по горлу ребром ладони, затем присел на лавку и, обернувшись, крикнул в дверь: — Мать, ну, где там харч? У гостей аж слюна капает!
— Иду-иду… — Женщина почти бегом внесла глиняный котелок с пышущей жаром кашей, выложила на рушнике каравай свежего хлеба, затем метнулась в подклеть, достала кувшин с молоком, обтерла его тряпицей и выставила на стол.
Невзор аккуратно разрезал каравай, Олег зачерпнул ложку каши, понес ко рту, собираясь не спеша, степенно прожевать, но как только почувствовал на языке вкус гречки с топленым маслом, проглотил всю ложку одним махом. По пищеводу словно прокатилось расплавленное олово. Он покраснел, выпучил глаза, задышал открытым ртом. Хозяин, посмеиваясь, налил чашу молока. Середин залпом опорожнил ее, чувствуя, что пожар в животе затухает.
— Да вы не спешите, не отнимут, — усмехнулся в бороду хозяин.
Жена выставила миску с творогом, сметану в горшочке. Пока они ели, мужик рассказывал про свое житье-бытье.
— …И решил я, стал быть, своим родом жить. Мне никто не нужен, и я никому не обуза. Ушли мы с Радмилой от всех, выбрали место. Здесь лес стоял, небольшая поляна. Поначалу тяжко было: лес выжигали, сруб ставили. Все с женой, да старшим сыном. Жданом его звать — уж больно долго поджидали мы его с женой, — хозяин подмигнул Олегу, — а потом пошло-поехало. И скотинку приобрел, и пчелок — за полем льняным пасека у меня. Тут ведь времени, что мимо летит, не видишь. Еще парень народился, потом две девки. Скоро вот еще прибавление. Так и живем.
— Позволь-ка, — Середин, ощутив некоторую сытость, оторвался от творога, — мы видели четырех девок.
— А-а, — мужик хитро улыбнулся, — то не наши две. Это сыны мои жен себе умыкнули. Старший уж год как, а младший по весне. Будет у нас своя, родовая весь, не будет роду переводу! Девки справные, работящие. Поначалу сбежать норовили, особливо старшая, а потом тут им в радость стало. Ну, чего за лесом: то бояре, то вороги, то дружина. Оброк, подати, то-се…
— И что же, не искали девок?
— Может, и искали, да токмо про нас никто не ведает. До ближней деревни два дня пути, да все лесом, болотом. Мы к людям не ходим — про нас не знают. Все свое: одежу шьем, скотина плодится, зверь в лесу, рыбка в речке. Ну, чего еще надо? Одна беда: девки подросли, а парней нет. Мужика-то, хоть и молодого, не умыкнешь…
— Что-то ты разговорился, отец. — Радмила, заметив, что гости, осоловевшие после еды, клюют носами, стала прибирать со стола. — Я вам постелила там. Стоян, покажи гостям.
— И верно, что ж это я… — Мужик поднялся с лавки. — Пойдем, у нас сруб пустой, там отдохнете. Ночь в болоте, — он хмыкнул, — вы и не спали, поди?
Недостроенный дом стоял чуть поодаль. Мимо хлева прошли к нему. Две хозяйские дочки доили коров, младший сын гнал со двора десятка полтора овец. На заднем дворе, в загоне, копошились свиньи, повизгивали поросята.
Возле избы стояли две кадки с водой.
— Помойтесь с дороги и отдыхайте, — предложил Стоян, — да одежу бросьте вон, на завалинку. Девки простирнут — уж больно вы заляпались.
Середин оглядел себя. Что и говорить, хорош — куртка вся в разводах засохшей грязи, штаны позеленели от болотной тины. Невзор смотрелся не лучше. Не мудрено, что хозяин с топором выскочил.
Они отнесли кадки за угол избы.
— Ты глянь, чтобы не подошел никто, — попросил Невзор, снимая безрукавку.
Он скинул штаны, зачерпнул воды, плеснул на лицо.
— Ох, хорошо.
Темная волчья шерсть вдоль позвоночника свалялась комками, прилипла к спине. Олег выглянул из-за угла. Стоян, с дымящимися углями в кузовке, прошел за дома, видно к бортям. Дочери отнесли в избу молоко, жены сыновей копались в огороде.
— Полей на спину, — попросил Невзор.
Середин поднял кадку, тонкой струей стал поливать ему меж лопаток. Невзор охал, похлопывал себя по плечам.
— Давай теперь ты. — Он встряхнулся, провел ладонями по бритой голове, по лицу, присел на бревно возле стены. — Слышал я про такие хутора: уходят люди в леса, живут сами по себе, людей сторонятся. Своим умом, своим трудом живут, коли не дичают, конечно, не звереют. А бывает, как медведи в берлоге: корешки-ягоды едят, скотину по деревням крадут. На таких облавы, как на зверей, устраивают. Бьют без жалости.
Середин тем временем плескал ледяной водой на лицо, смывал с тела подсохшую грязь и тину. В бородке, что отросла за время хождений по Руси, после ночевки на болоте запутались хвойные иглы.
— Стоян, похоже, мужик крепкий, — сказал он, отфыркиваясь, — и если до сих пор не одичал, теперь вряд ли. Быт, дом, семья — все устроено. Налог не платит, в дрязги не лезет. Про него поди и забыли все.
Невзор опрокинул на него бадейку, и Середин ухнул: от ледяной воды перехватило дыхание. Дружинник прихватил с собой нож, Олег взял под мышку саблю, кистень. Одежду оставили возле кадушек. Выглянув во двор, они пробежали нагишом в сруб. Здесь, как и в главной избе, в центре стояла печь, но топили ее, судя по копоти, всего раз — для пробы, когда сложили. Сруб был не обжитый, стены чистые, древесина бревен светлая, а смолистый запах стоял, как в сосновом лесу. На двух лавках хозяйка поместила полотняные мешки с травой, положила на каждую по овчине. Олег рухнул на зашуршавший травяной матрац, потянулся с блаженством.
— Ох, давненько я нормально не спал. Отвыкать даже начал.
— А в корчме, где Молчун с Павлиной остались? Забыл? — напомнил Невзор, устраиваясь на своей лавке.
— Такое забудешь, пожалуй. — Середин приподнялся, положил под бок саблю. — Ну, будем надеяться, что здесь обойдется.
