В 2004-м, работая в Париже над этой книгой, я решила последовать примеру Ренуара и посмотреть на обеденный стол, вдохновивший его. Дойдя с моим мужем до Салона Карре на втором этаже Лувра, мы обнаружили, что дверь заперта. Табличка гласила, что зал закрыт на реставрацию. Когда я объяснила, почему мне необходимо посмотреть на «Брак в Кане Галилейской» (и свою необходимость я считала совершенно законной, ведь я была близка к завершению первого черновика романа), охранник строго ответил мне:
– Это невозможно, мадам!
Я просила на французском. Я просила на английском. Получив еще два «невозможно» от других охранников, я подошла к охраннику, который стоял отдельно. Худой, с впалыми щеками, он напоминал самого Ренуара. Я стала умолять его впустить меня под его строгим надзором. Вместо короткого «невозможно» он любезно посоветовал мне обратиться на стойку информации в Пирамиде. Даже эта призрачная возможность дала мне надежду. Все-таки не все французы – грубияны.
За полукруглой стойкой информации дежурило полдюжины консультантов, к каждому из которых выстроилось по очереди. Я выбрала консультанта, к которой стояла самая длинная очередь, решив, что она, возможно, внимательнее подходит к делу. После того как я изложила свою просьбу, она дала мне листок бумаги с номером телефона.
Так началась моя битва с французскими таксофонами. Какие цифры были префиксами, какие цифры были нужны для звонков из-за рубежа и какие из них нужно было опустить – эти непостижимые загадки мешали мне общаться с французами. Зачем вообще писать цифры, если они не используются?
Спустя три дня, после череды неудач меня соединили с администратором. Она соединила меня с месье Абером. Собравшись с духом, я, запинаясь, произнесла свою просьбу на французском, чувствуя себя причастной к миру искусства, рассчитывая на снисхождение. Я объяснила, почему мне надо увидеть «Брак в Кане Галилейской». Короткий ответ не заставил себя ждать:
– Говорите по-английски, пожалуйста.
Zut! Опять!
Его вторая фраза тоже была на английском:
– Встретимся в понедельник в 14.00. Пройдите через вход Львиные ворота и обратитесь к администратору.
– Спасибо, месье, – повторила я несколько раз, переполненная благодарностью.
Теперь осталось узнать, где находятся Львиные ворота. Следующим утром мой муж спросил об этом прохожего. Тот сообщил, что они на стороне Сены в западном конце здания. Запад? А где запад? Я была ужасно наивна, но набралась смелости и спросила человека, ожидавшего зеленого сигнала светофора.
– Вниз по течению, – ответил он и даже улыбнулся. Я изучила речку, чтобы посмотреть, куда течет вода.
Я едва сдерживала свое волнение, и вот настал понедельник. Администратор Львиных ворот совершил короткий звонок и указал в направлении узкого лифта. К счастью, внутри была всего одна кнопка. Двери лифта разъехались, и перед нами с мужем предстал невысокий, щеголеватый человек с круглыми щечками. Одетый в темно-синий костюм, белоснежную рубашку и красный галстук, он являл собой живое воплощение французского флага. Пока мы шли по служебному коридору, он рассказал нам, что изначально на месте Лувра была крепость, построенная в XII веке в центре развивающегося Парижа, но потом, в XIV веке, ее снесли, чтобы освободить место для королевского дворца. В 1527 году по приказу Франциска I он снова был разрушен для постройки нового большого дворца в стиле Ренессанс. Я чувствовала, как этот человек ведет меня сквозь историю.
Он поздоровался с охранником, открыл дверь, и мы очутились в Салон Карре, в галерее, куда нас до этого не пускали. Нас окружали высокие лестницы, банки с краской, леса, а картины были закрыты полиэтиленовой пленкой. Подведя меня к самой большой из них, которая почти что упиралась в потолок, он взобрался по лестнице и сорвал пленку, скрывавшую гигантский шедевр, который так пристально изучал Ренуар – все это для неизвестного ему человека, не предоставившего никаких документов, плохо говорящего по-французски. Вот они, те самые сердечные отношения с французами, о которых я так мечтала. Может быть, дело в моем настойчивом желании увидеть конкретный предмет искусства, возможно, его любимый? И он подумал, что я испытываю схожие чувства? Не это ли стало причиной наших дружественных отношений?
Все это случилось прежде, чем мне выдался шанс объяснить причину, по которой я так хотела увидеть эту картину, – что я пишу роман о «Завтраке гребцов» Ренуара и что он сверялся с картиной Веронезе, когда формировал структуру и углы двух столов в своей работе.
Меня ошеломили огромные размеры полотна. Я была зачарована сложной композицией грандиозной трапезы и яркими венецианскими цветовыми гармониями, которые с большой охотой показал мне Абер. Он испытывал истинное наслаждение, рассказывая мне, на что следует обратить внимание.
Он рассказывал о виртуозной свободе интерпретации Веронезе, перенесшем библейский сюжет в роскошные декорации венецианской свадьбы. Он наслаждался великолепием костюмов – рубиново-красных и изумрудно-зеленых платьев, драгоценностями, искусно вплетенными в женские прически, сверкающей посудой, одушевленными личностями гостей и классической архитектурой позади них. Очевидно было, что он гордился принадлежностью этого шедевра Франции, пусть он был создан и не французом, и хотел, чтобы я разделила это чувство с ним. Разве у меня был выбор?
Я обмолвилась, что угол стола у Ренуара действительно идентичен углу П-образного стола на картине Веронезе. Потерев подбородок, он задумчиво кивнул в знак согласия и сказал, что не знал об этом. Из парижской галереи картину Ренуара в 1923 году для своей коллекции приобрел американский коллекционер Дункан Филлипс. Месье Абер никогда не был в Вашингтоне, где она находится, и не имел возможности увидеть картину.
После возвращения домой я написала ему письмо, приложив к нему цитаты исследователей из пяти различных источников, описывающие связь между двумя картинами, и особенно левый угол П-образного стола Веронезе. А написала я следующее: «Огромное спасибо за ваши столь ценные комментарии. Я узнала столько, сколько вряд ли смогла бы когда-нибудь узнать, так что, по итогу, даже хорошо, что картина была мне недоступна. Если бы она выставлялась, я бы не встретилась с Вами… Позвольте выразить мою глубочайшую признательность за сделанный Вами подарок».
Он ответил коротко, но искренне, благодаря меня за приложенную информацию и написав: «Я не осознавал, насколько Ренуар в долгу у Веронезе за его «Завтрак гребцов». Жду не дождусь, чтобы прочесть Вашу книгу. Удачи Вам с ней. Жан Абер».
После этих строк все мои представления о французском снобизме растворились без следа.
Два года спустя, во время другой исследовательской поездки мне захотелось снова увидеться с месье Абером, и мне нужно было придумать повод. Решение пришло сразу. Если я захочу включить в свой роман сцену посещения Ренуаром картины Веронезе, надо уточнить, где она висела в 1880 году, когда Ренуар писал свой шедевр? Вооруженная этим вопросом, я написала ему письмо о своем грядущем визите. На этот раз он ответил более пространным письмом, по-французски (потому что я написала ему на его родном языке), сообщив, что в даты моего пребывания в Париже он будет занят сменой большой выставки, но он выкроит время для того, чтобы показать мне «историческое досье» картины Веронезе. Письмо было подписано: «Жан Абер, главный куратор Лувра по вопросам живописи».
О-ля-ля! Я понятия не имела, что веду переписку с таким высоким чином, который был очень важной персоной в мире искусства. А ведь прежде он и словом об этом не обмолвился. Мое уважение к французам только укрепилось.
Во время нашей следующей поездки я попыталась дозвониться месье Аберу по тому же самому номеру, но безуспешно. Наш визит подходил к концу, и я совсем отчаялась, решив, что упустила свой шанс. Но одним прекрасным днем мы с мужем прогуливались вдоль Сены и дошли до Лувра. Нам в голову пришла безумная идея пройти без приглашения через Львиные ворота. Мое сердце билось как сумасшедшее, когда мы спросили портье, можем ли мы увидеться с месье Абером. Она быстро куда-то позвонила и указала нам на тот же маленький лифт, и через секунду мы увидели его, расплывшегося в улыбке и с огоньком в глазах, словно он собирался открыть нам какой-то секрет или тайну. Я была так счастлива, что он нас помнит!
