— Милочка! — мягко сказал тогда профессор, высвобождаясь из захвата версий фатумиста и беря под руку хозяйку. — Я возмещу ущерб. Только не надо скандала, гестапо, Интерпола… Никого не надо.

Пока Воздвиженский договаривался, Холодов терпеливо ждали, глядя в восемь глаз, чтобы профессор опять чего-нибудь не отчубучил.

Бывает, что поэты и художники оказываются прозорливее учёных и философов. Они докапываются до истины через сферу эмоций и чувств, однако не умеют делать правильные выводы. «Нет, весь я не умру» — сказано метко и точно ещё в те времена, когда о мемориуме даже не догадывались. Великий поэт интуитивно сообразил, что личность человека, его «я» не концентрируется в конкретном физическом теле, а размазывается по окружающему миру. «Я» — это не только конкретный Вася-Саша-Коля, но и частично его дети, друзья, родные, близкие. Более того, личность человека отражается в написанных картинах, сочинённой музыке, книгах, доме, который он построил, учениках, которых он воспитал. Чем ярче человек, тем сильнее он проникает в других, «пропитывая» собой больше и больше людей. И умирает тогда он не весь, а только его часть, связанная с физическим телом. «Остатки» личности продолжают жить в потомках, памяти, делах и шедеврах.

Ошибались мыслители, и верующие и атеисты: жизни после смерти нет, но и абсолютной пустоты тоже нет. А есть какая-то странная форма квазибытия, когда ты существуешь в памяти других людей, словно компьютерная программа, записанная на сотни компакт-дисков или флешек. У тебя теперь нет физического тела, но есть следы, которые ты оставил в памяти людей и в истории. Это и есть твоя новая форма «существования», квазижизнь после смерти физического тела.

Разговорчивый юноша, менеджер из нелегальной ремортальной фирмы, подробно поведал Нине Ильиничне о «жизни» умерших в мемориуме, точнее, в его особой части, мортеуме. Прошляки-мертвяки были универхрониками — ощущали самих себя одновременно и в детстве, и в молодости, и в старости. Они знали свою судьбу от начала и до конца, а самое ужасное — то, что им приходилось вновь и вновь переживать одни и те же события из своей жизни. Причём, помимо их воли. Вспомнит кто-то в реале, как мертвяк в бытность десятилетним пацаном воровал яблоки и попался — приходится несчастному в мемориуме перелететь в детство, снова лезть через забор в чужой огород, а потом долго чесать настёганные крапивой места. И тут же возвращаться в старость, потому как другой знакомый вспомнит мертвяка гуляющим по парку с внуками.

Умерший в мемориуме напоминает литературного персонажа, которому автор прикажет «Ползи!», и тому приходится ползти, скажет «Плачь!» — придётся плакать. Только в роли совокупного автора выступают вспоминающие мертвяка родные, друзья и прочие, кто знал о нём. А если покойный при жизни был сложной и противоречивой натурой, то ему не позавидуешь: вспоминать его будут по-разному, поэтому в мемориуме он будет выделывать довольно странные штуки.

Но мертвяки не всегда действуют по воле вспоминателей. Иногда они «живут» вполне автономно, когда о них никто не думает. В такие моменты они напоминают литературных героев, о которых автор напишет: «Три года отработал Федя в булочной» и больше ни слова, кем работал персонаж, как, сколько зарабатывал, где ночевал, чем питался. Эти три года Федя предоставлен самому себе и действует на своё усмотрение. Как говорят реморталы, находится в автономном режиме.

«Человек уходит в мемориум не скачком, а постепенно. Посмотрите на стариков, — Юноша опасливо покосился на пожилую учительницу Нину Ильиничну, но она не отреагировала, и он продолжил, — Старики, можно сказать, уже одной ногой в мемориуме. Чем ближе к смерти, тем они меньше реагируют на реал, зато воспоминания становятся ярче и ярче. Они чаще вспоминают прошлое, чем отражают настоящее, которое их почти не интересует…»

«А мне-то зачем сейчас погружаться? — продолжала колебаться учительница, — Вы ведь и так моего мужа оживите. Может, не стоит?»

«Стоит, стоит, — заверил её менеджер, — Оживление для мёртвяка — большое потрясение. Его надо подготовить, утешить. Очень тяжело после мемориума снова ощутить себя живым…»

Конец шестидесятых прошлого века меминженеры почти не тронули. Скорее, наоборот, он выглядел слегка идиллическим: тепло, солнечно, чистые полупустые улицы без ям и пробок, девушки в ярких пёстрых сарафанах… Лёгкий диссонанс вносили клумбы и пустыри, заросшие кукурузой: глупые мемористы забыли, что Хрущёва уже сняли, и карикатурная страсть к кукурузе в этом отрезке истории была излишней.

Всё было знакомым: Нина Ильинична погружалась несколько раз в это время в режиме бога. Первый раз, когда она увидела своего Петеньку в мемориуме молодым и здоровым, ревела неделю. В собственную личность она погрузилась первый раз. Некоторое время Нина Ильинична приходила в себя, оглядывалась, прислушивалась к своим ощущениям и радовалась молодому здоровому телу. Отсутствовали привычные боли в шее, не было онемения пальцев в правой руке, одышки и учащённого пульса.

— Ниночка! — раздалось над ухом. — Проведёшь в пятом «Бэ» литературу? У них окно…

Нина Ильинична вздрогнула, обернулась и ошалело посмотрела на завуча Людмилу Алексеевну. На молодую и цветущую, которая скончалась пять лет назад от ишемии.

— Что с тобой, Нина? — встревожилась завуч. — На тебе лица нет!

Та выбежала из учительской, едва не сбив с ног физрука.

— Вернись, Нина! — прокричала вслед завуч. — Или завтра же на бюро горкома комсомола будешь краснеть!

Учительница не обратила внимания на угрозы (всё-таки меминженеры успели поработать и здесь). Времени у неё было не так много: необходимо успеть добраться до авиационного завода. Там скоро начнётся обеденный перерыв, нужно разыскать Петеньку и поговорить с ним. Её погрузили в мемориум всего на два часа: насколько хватило оставшихся денег.

Петю нужно ремортировать из этого периода. Сейчас он — молодой инженер-технолог, через год он станет замначальника цеха, и жизнь его покатится под откос: хищения, суд, тюрьма… Родственники отвернутся, в начальники путь закрыт, появятся дружки-ворюги и, наконец, обширный инфаркт — итог неудавшейся жизни. Наивная Нина Ильинична забыла об универхронизме мертвяков; она не учла, что её умерший Петенька уже знает свою судьбу.

Она знала, что ремортация преступна и карается законом. Знала, но не понимала почему. Чем опасна ремортология — раздел мемористики, имеющий большое прикладное значение? Ведь восстановление из мемориума, оживление, могло бы осчастливить тысячи несчастных, потерявших своих родных и близких! Ремортация спасла бы от смертельной тоски родителей, потерявших своих детей, невест, у которых женихи погибли на войне или в автокатастрофе. Куда делись учёные-ремортологи, которые лет десять назад активно публиковались в средствах массовой информации?

Ведь мемориум — это рай для учёных. Когда люди научились погружаться в мировое историческое хранилище, столько интересных гипотез и теорий печатали научные журналы, сколько потрясающих воображение экспериментов проводилось! Писатели, попав в псевдопрошлое, могли диктовать сами себе романы. Можно было забросить в псевдопрошлое, например, швейную машинку, и она, «дожив» до срока переброски, снова перебрасывалась назад, и так до бесконечности. Учёные изучали возможность применить такую зацикленность в реальном мире, и человечество навсегда бы избавилось от производства: достаточно было перебросить предмет-зациклянт в прошлое, и он будет крутиться во временной петле, пока не рассыплется от ветхости.

Практически умершая в нашем веке философия вновь оживилась; новые концепции посыпались как из рога изобилия. Нина Ильинична помнит, как в одном солидном западном журнале философ с громким именем призывал отказаться от постулата вещного мира и перейти к концепции процессного мироздания. Мол, наш мир основан не на предметах, а на событиях, и плясать нужно не от атомов, электронов, существ, планет и галактик, а от процессов. «Атомами» должны являться простые процессы вроде ходьбы, бега, глазения, ползания, а роль сложных структур выполнять революции, учёба, становление и прочее. Вещам, существам и предметам отводилась роль вспомогательных сущностей, которые только обслуживают процессы. Не Вася бегает, ходит и учится, а бег включает в себя Васю, Колю и Авдотью Никитичну. Философ дофантазировался до того, что предложил именовать процессы, а людей и географические объекты, наоборот, лишить имён как вспомогательные элементы.