7 октября 1945 года, Нюрнберг

В первый же день своей работы в Нюрнберге прокурор Украины, а по совместительству заместитель Генерального прокурора СССР Роман Руденко приступил к ознакомлению с материалами будущего процесса. С большей частью он ознакомился еще в Москве – Вышинский с первого дня нахождения здесь отправлял на родину копии тех материалов, которые представляли союзники, да и сам обладал огромными архивами, доступными для Руденко еще в Союзе. Вообще после своего триумфального и чудесного возвращения в прокуратуру Роман Андреевич старался максимально выслуживаться и тщательно готовиться к рассмотрению дел – велика была вероятность того, что, допусти он еще одну ошибку, связанную с невнимательностью при подготовке и проведении процессов, возврата ему в надзорное ведомство уже не будет. А там, не приведи Бог, и до ареста могло дойти. Эмоции, испытанные им перед войной, навсегда остались в его памяти и не давали проявляться халатности. Потому даже арендованный специально для него дом на Аххендорфштрассе, 33 Руденко, как это полагается вновь прибывшим, желающим отметить гостеприимство хозяев, по прилету не оценил – только велел отправить туда свои вещи. С красотами этой двухэтажной виллы ему предстояло ознакомиться только вечером, после рабочего дня.

Он закончился около 21:00 – Руденко вышел из Дворца правосудия с конспектами первых трех томов обвинительного заключения, которые ему еще предстояло перечитать в продолжение ночи, и сел в поданную машину. Перед отлетом ему прочли дежурную лекцию о шпионах, которые только и делают, что ищут слабости у советских людей, так что работе Роман Андреевич решил отдавать все время, включая личное – во всяком случае, поначалу. И, выполняя эту свою личную директиву, он, в процессе ознакомления с обвинительным заключением, увлекся так, что не заметил, как выкурил всю пачку «Кэмела», прихваченного с собой из Москвы. Сигарет не было, а ночь предстояла длинная, потому, завидев по пути работающий бар с огоньками на вывеске, прокурор приказал солдатику- водителю остановиться.

Обвинитель от СССР вышел из машины и бодро зашагал к свету, когда невдалеке послышался шаг – как будто кто- то бежал, приближаясь к Руденко. Он схватился за пистолет в кобуре и стал медленно двигаться назад, к автомобилю – бег в непосредственной близости от него не мог значить ничего хорошего. В какое- то мгновение с ним поравнялся взявшийся не весть откуда солдат в американской форме. Прокурор ослабил было хватку рукояти пистолета, хотел обратиться к солдату, но тот даже не сбавил шаг при виде него. Нет, он его видел вполне отчетливо, но пассажир его не интересовал – его интересовал водитель.

Советский солдат вышел из- за руля, когда Руденко отправился в бар, открыл капот и стал что- то рассматривать в моторе авто. Он не слышал ни шагов солдата, ни шагов вернувшегося прокурора. Солдат же обогнул машину и поравнялся с шофером. Тогда только он обернулся и открыл рот, чтобы спросить у визави, что ему нужно, но тот вдруг внезапно выхватил из кобуры пистолет и выстрелил. Раз, еще раз – раскаты пальбы озарили мирный воздух только что отвыкшего от звуков войны города. Пассажир вжался в заднюю дверь и стоял недвижно, пока американец не ретировался, а из бара не вывалились на шум его гости. Только после этого он резко вскочил и кинулся к шоферу, спасти которого было уже невозможно…

Утром все газеты раструбили о неудавшемся покушении на прокурора Руденко, совершенном неустановленным солдатом американской армии. Назревал дипломатический скандал. Утром же Сталин вызвал к себе Вышинского.

– И щто там случилось? – спросил недовольно хозяин.

– В Руденко стреляли, товарищ Сталин…

– А почему промахнулись?

– Не могу знать, Иосиф Виссарионович. Видимо, спешили очень.

– У него не было пистолета? Почему он не отстреливался?

– То есть как? – Вышинский оторопело пожал плечами. – Это же… как бы он отстреливался? И зачем, если…

– Да, успокойся, – улыбнулся Сталин. – Я щучу. Хорошо проведенная операция, тщательно организованная. Молодец Меркулов. И Руденко неплохо сыграл. И главное – американцам теперь не отвертеться. Какой публичный процесс? А что, если кто- то из спрятавшихся в овечью шкуру бывших нацистов застрелит одного прокурора, второго, третьего? Думаю, надо сообщить нашим союзникам, что вопрос проведения процесса не проработан до конца – добьем всех нацистов, тогда и приступим. А там или ишак, или падишах… Справишься?

– С чем, товарищ Сталин?

– С тем, чтобы ноту подготовить по линии МИДа? Ты ведь, если помнишь, теперь там работаешь…

– Так точно, товарищ Сталин. А что надо написать? Что вопрос не подготовлен?

– Не только. Еще надо как следует обвинить американцев.

– Это мы, конечно, сделаем, но ведь сам факт выстрелов, произведенных человеком в американской военной форме, ничего еще не доказывает. Вон в Катыни тоже стреляли люди в форме вермахта, а проблем…

– Заткнись про Катынь, – зло глянул на собеседника Генсек. – Хоть и похоже, а параллелей проводить не надо. Сам знаешь, исторические параллели всегда рискованны. Ты не об этом должен писать. А о том, что Даллес, чье присутствие в Нюрнберге изначально ставило процесс под угрозу срыва, решил – по непонятной нам причине – довести до конца наши самые худшие подозрения.

– Бросить тень на него? Но ведь он уехал за два или три дня до покушения…

– Логично, черт побери. Лучшее алиби – отсутствие в месте преступления в момент его совершения!

Вышинский улыбнулся, приятно удивившись находчивости хозяина.

– Железная логика, Иосиф Виссарионович.

– Стальная, – поправил Сталин, явно пребывавший в хорошем настроении. – А ты дурак. Это ты, юрист, должен такие тонкости знать и меня учить, а не я тебя. Ладно, прощаю пока. Ты же теперь временно дипломат. – Оба рассмеялись. – А дипломаты нам сейчас нужны не меньше, а даже больше, чем юристы…

9 октября 1945 года, Нью- Йорк

Вице- президент корпорации «Американские торговые корабли» Элизабет Бентли была женщиной заслуженной и уважаемой в определенных кругах на Уолл- стрит. Она была вхожа в высокие кабинеты, обладала многими знаниями из разряда «top- secret», могла влиять на принятие судьбоносных решений. И кто бы мог подумать, что в эту самую минуту эта сановная леди совокупляется как животное на грязной, захламленной квартире в негритянском квартале Нью- Йорка не с кем- нибудь, а с советским резидентом Исхаком Ахмеровым! И да, она знает о его деятельности и даже кое в чем ему помогает, но в данный момент совершенно не думает ни о вреде, который он наносит давно нелюбимым ею Штатам, ни о деле. Она думает о другом…

Ей безумно нравился секс с этим молодым, горячим, хоть и бестолковым азиатом, который, кажется, ничего более в жизни не умел. Вообще он вдохнул в нее новую жизнь, которой женщинам в ее возрасте так отчаянно хочется, но зачастую желание это остается лишь желанием. Используя ее как игрушку для удовлетворения потребностей своего молодого организма, ставя ее во все возможные позы и даже причиняя ей боль во время неистового соития – которое напоминало ей совокупление с животным наподобие тигра, – он не только утверждался в роли любовника статусной дамы, которая имеет вес в дипломатических и торговых кругах сильнейшей мировой сверхдержавы, но и делал ее желанной, а значит, нужной мужчине. А что для женщины во все времена самое главное, как не это? Конечно, ее статус тоже прибавлял ей значимости, но с годами она начала понимать разницу между настоящими ценностями и теми, что привиты обществом. Интерес молодого мужчины, его страсть, вожделение ее тела были настоящими, а без остальных вполне можно было прожить…

Но как, скажите, прожить без страстных объятий молодого неустанного татарина, которому только и надо, что секс 24 часа с опытной и выносливой дамой?! Как прожить без его малопонятных выкрикиваний на родном татарском языке в минуты наивысшего удовольствия?! Как прожить без его смазливого лица, которое способно говорить только на примитивные темы о Родине, родном городе под странным и чудным названием Силябэ, о женщинах и выпивке и, глядя на которое, волей- неволей задумываешься о том, чтобы заткнуть его рот поцелуем и поскорее затащить в кровать?! Нет, Лиз просто не мыслила себя без него…