Лена усмехнулась, представив своих знакомых по работе мужчин за чтением Библии.

Ане и Жанне никак не спалось. Они опять придвинулись друг к дружке.

– …Эмма признавала закон: через две, пусть даже случайные, точки можно провести только одну прямую, а Федька проводил их бесчисленное множество, потому что «рисовал» их лишь через одну точку – через себя.

– Теоремы из аналитической геометрии или строки из семейного «кодекса строителя коммунизма» цитируешь? – слабо донеслось до Лены.

– …Не любил Федор этих женщин. Он уступал своей голой чувственности и самовлюбленности. Этим определялось его поведение. Он принадлежал всем и никому, – предположила Аня.

– Себе лишь принадлежал.

– Не понимаю, как можно, обманывая и обнадеживая, присваивать себе жизнь и судьбы других женщин, почти ничего не давая им взамен?

– Для мужчин такое поведение в порядке вещей. Они считают, что облагодетельствовали женщин уже тем, что были с ними какое-то время. А стоило ли оно того? Что это самое их общение представляет для женщин, их не волнует, мол, знала, на что шла. Пусть не будет дурой и не верит словам.

– Расскажу о дочери своей подруги. Парню было плохо, он хотел отвлечься, позабыться. Увлек девушку, говорил ей грустные слова любви, очевидно, представляя перед собой покинувшую его возлюбленную. Девушка ему поверила, пожалела, приласкала. Через год он успокоился, и она ему стала больше не нужна. А ей травма на всю жизнь.

– Есть незыблемое правило: нельзя до свадьбы позволять ни из жалости, ни по любви, тогда и проблем не будет, – строго отчеканила Жанна. – Легкость первообладания девушкой деформирует психику даже самых стеснительных и боязливых парней.

Лена на некоторое время отвлеклась от беседы подруг и услышала только последние слова Ани:

– …Кому-то в жизни важней всего семья, кому-то друзья и деньги, а кому-то он сам.

В голосе Ани звучала неподдельная боль.

Инна шепчет Жанне:

– …«Муж – мой вечный ад… Сколько мерзости вокруг! Но как покинуть этот свет, когда дети на мне…» – словно приговоренная жаловалась мне Эмма.

Я испугалась. Всё для нее будто сошлось в одной точке. Она как бы подводила черту под крахом всех своих надежд. И я ей отвечала: «Береги, люби себя. Ты же красавица, редкое чудо. Посмотри на себя: нежная, женственная, тонкая, чувствительная. Мечта любого мужчины. Но именно таких выкашивают болезни». Я не преминула пустить в ход эти ободряющие аргументы. Мои комплименты ей были как никогда искренни. А она отмахнулась. Проблемы сверлили ей мозг.

«Растрогана собственным благородством? Много ли Инна «наскребет» подобных моментов за всю свою жизнь?» – недоверчиво подумала Жанна.

«У Лены, наверное, тоже много чего было в жизни, но она никому не доверяет своих секретов и не передоверяет чужих. Скала. Но ведь видела я ее один раз с Инной в уединенном месте парка. Тогда мы еще студентками были. Между ними происходил трогательный, но очень грустный разговор, состоящий, как мне показалось, из напряженных тупиковых моментов. Я тогда смутилась от неловкой ситуации непроизвольного подсматривания и убежала, унося с собой вопрос: «Почему именно Инна? Даже Лена! – мысленно отвлеклась от Эмминых проблем Аня. – Почему кто с осторожной правдивостью, кто в открытую, вываливали на Инну свои секреты измученные нервной перегрузкой невезучие влюбленные девчонки?»

– Жить с обидами – это как навечно оставаться с незаживающими кровоточащими ранами. Как Эмме навсегда расстаться с ними? Отбросить подальше и воспринимать как незначительные, второстепенные? Быть выше всего этого… житейского хлама? – спросила Аня.

– Намылить мужу шею, – рассмеялась Инна.

– Так просто? И сразу почувствует себя свободной? Шутишь. Да, затянули в омут, утопили Эмму зыбучие пески несбывшихся желаний.

– Секрет долгой семейной жизни – не оскорблять друг друга, потому что после некоторых слов возврата к прежнему уже быть не может. Грубые слова нельзя произносить, если даже они есть в голове и готовы сорваться с языка, – задумчиво произнесла Жанна. – Конфликтующие стороны обязаны находиться в рамках.

– Но их постоянно нарушают, – заметила Аня. – Эмма, с ее тонким чутьем, никогда не переходила грань, отделяющую шутку от злой иронии, наносящей обиду, а Федор не понимал этого, был грубо-ироничным, невероятно упрямым, неумолимым, и нравился себе таким. Герой! Представляешь, считал, что в нем при этом проявляется что-то генетическое, исконно национальное. Нет чтобы выбросить из себя всю нечисть… Ведь не только женщина должна искать консенсус. И решительность нужна не только в том, чтобы что-то отрубить, но и в том, чтобы «пришить» по ошибке отрезанное. У него в семье не было традиции душевных разговоров друг с другом, а ведь подобное общение – большое счастье.

– Одних обиды приучают к терпению, в других порождают зло и грубость, – вздохнула Жанна. – К грубости нельзя привыкнуть. Нет, я, конечно, понимаю, Федор – мужчина, и, в отличие от Эммы, запоминает прежде всего грубые и пошлые шутки. Но интеллигентный человек не станет употреблять их при женщине. В семье супруги должны не только позволять друг другу становиться лучше, но и поощрять это стремление.

– Теория, недоступная Федору. – отреагировала Инна.

– Гершвин как-то заявил, что жизнь похожа на джаз. И лучшее, что нам остается – это импровизировать. Вот каждый и сочиняет свою пьесу жизни, как умеет, – сказала Жанна.

– Все хотят счастья. Так зачем же своими руками его разрушать? – хмуро вздохнула Аня.

– Многие личного счастья хотят, а не совместного.

Вон мой второй зять скор на обещания, а как до дела, так его нет. И еще злится, что я проявляю нетерпимость. Куда только направлены его помыслы?

– Вот ты и ответила. Легко хотят жить, да еще и своё самолюбие тешить. – Инна хитро подмигнула Жанне, мол, понимай мои слова как хочешь.

– У женщин тоже бывают глаза не дай бог какие завидущие, и душа сумасбродная, и сердце неверное, – сказала Жанна.

– Но реже.

– Это уж точно.

– Но секс – функция парная. Должно быть тех и других поровну, – подметила Аня.

– Я вспомнила характерный пример. В нашей деревне была одна женщина явно «свободного» поведения, а вот сколько мужчин ее посещало, никто не считал, – сурово объяснила Инна.

– Горькое терпеливое молчаливое презрение у Эммы к Федору непобедимо. Наверное, не раз перед ее глазами возникали сцены собственной гибели. В древней Греции в безвыходной ситуации самоубийство считалось мужественным шагом, сохраняющим честь и достоинство, – сказала Аня. – А у нас оно противно христианскому учению.

– А детей в детдом? – Это Жанна возникла.

– Возможен другой вариант: Федька гибнет, чтобы он больше никогда не понукал, не помыкал, не измывался, тремор его разрази! – При этих словах глаза Инны стали злые, безжалостные и цепкие. – Сюжет можно слепить из чего угодно. Да хоть в сериалах подсмотреть.

– «Великолепное» режиссерское решение, но не вовлекай нас в авантюру… даже мысленно! – рассердилась Аня и подумала:

«Ревность, страсть, ненависть, выгода, алкоголь – причины преступлений. Нет ничего более мотивированного, чем личный счет. И если есть судьба, то она в человеке, а не во вне... Но месть совершают с холодной головой. Вряд ли Инна способна на такое. Не ее почерк. У нее все на эмоциях. Треплется, как всегда. А как я в юности объясняла свою неспособность к жестокости? «Потому что не зверь я по крови своей».

– Эммин семейный эксперимент был обречен с самого начала. Вавилонская башня их отношений все равно бы рухнула, – сказала Инна, «не услышав» бурной Аниной реакции на свой жестокий экспромт.

– Пизанская башня? – переспросила Аня.

Не всегда умея добраться до смысла Инниных намеков и понять, где она шутит, а где просто дразнит, она помалкивала насчет ее мстительных фантазий.

Инна встретила недоуменный взгляд Лены: «Опять? Не начинай. Может, выйдем… на пару слов?» И отослала свой, ответный: «Огорошила? Попробую остановиться».