Зная мнительность Ани, Инна, прежде чем утвердительно кивнуть, с удовольствием растянула паузу.

В комнате на какое-то время стало совсем тихо.

– И вот на наших глазах, в Эмминых огромных райкинских очах…

– И до тебя докатывались слухи, будто Эмма безропотно расплачивается за свою ошибку или сегодня впервые услышала? – прервала Инна Жанну.

– Хватит стонать, рабыня Изаура, – прошептала Лена. – Есть неписаный закон: не сплетничать и не злословить по поводу отсутствующих.

– Я сочувствую Эмме, – насупилась Инна и продолжила:

– Охмурил, усыпил бдительность и завоевал. Видно, это ему трудно далось: штурмовать, оспаривать, доказывать своё право владеть. Устал, отдохнуть захотел. Закрываясь ежедневной, бессовестной ложью, не стал он делить с Эммой хлеб дальнейших жизненных испытаний, легко отрешился от семейных забот. И с тех пор живёт в своём восхитительно простом беспечном мире, стремясь на максимум выжать из него всё ему интересное и полезное. А Эмма не умела, вернее, не могла следовать Федькиному примеру. Нянчилась с ним. Приняла эстафету от его мамаши и гордо самостоятельно взошла на эшафот. Как сладко выполнять желания любимого! Знать бы ей заранее, какие муки стыда, горечи и разочарования ждут её в этом союзе. Опозорил Федька свою семью, в грязи жену вывалял. Собственно, нечто подобное произошло и с Галей, но там корни другие: сумасшедшая ревность мужа. – Инна не сладила с чувствами и уронила-таки слезу. (Пробить её на слезу?.. Столь слабая защита от нахлынувших эмоций? Разве можно было такое себе представить ещё год назад! Скорее… забористый мат.)

– Крепко приложила! Похоже, Фёдор – объект твоей горячей ненависти, – заметила Жанна.

– Не выношу его холодное рыбье равнодушие. Конечно, редко кому дано читать знаки судьбы, но Федька дал почувствовать Эммочке всю меру стыда за свою непорядочность и за её собственное бессилие – вот она и выпала в осадок. Здесь бы ей и поставить точку, сделать хотя бы первый шаг к пониманию главного в жизни, но она, порабощённая любовью, терпела. И перестаралась. Дождалась, пока всё сплелось в неразрешимый клубок противоречий. Ей бы сразу муженька приструнить. Ведь не единичный был эпизод измены. Что теперь-то кукситься?

– Обуздать, стреножить, чтобы навытяжку стоял и руки по швам держал? Нельзя загнать пасту назад в тюбик. Любить в рабстве? Если только в состоянии гипнотического транса.

– Федьку никто не держал, он сам не уходил. Эмма никогда не бросалась на колени, заклиная мужа не оставлять семью, не ударялась в слезы, подавляя желание устроить истерику. Ей претил этот старый как мир унизительный способ сохранения семьи. Ей ближе гордое молчание,– набросилась на Жанну Инна. – Федька, наверное, считал, что делает одолжение своим присутствием в семье.

– Своей нелюбовью Федор поставил Эмму на колени и уничтожил! Известно, что, смеясь, легче выживать, выходить из ступора и выздоравливать. А она даже взглядом всех отталкивала, боялась общаться, не хотела поддержки, – вздохнула Аня, крепко пропитанная настоями коллективизма.

– Боль выражать через смех? Ты сама-то пробовала шутить в подобной ситуации? Поделись опытом, – раздраженно возразила Инна.

«Она повергает меня в недоумение. Как быстро в ней разгорается «спортивный» дух спорщика! Надо срочно выправлять ситуацию, пока она окончательно не завелась», – решила Жанна.

– По-моему, любовь в человеке живёт всегда – мы по законам вселенной подспудно стремимся друг к другу, – но когда она направляется на недостойных, то взаимодействие оказывается непредсказуемым и зачастую плачевным, – пасторским тоном поведала она. – Если человек любит кого-то, то достоинства любимого его восхищают и радуют, а недостатки умиляют. А тут… Боже ты мой! Жизнь Эммы – странное смешение всплесков радости, горечи и вспышек нервного возбуждения. Своеобразные составляющие… Это же атмосфера катастрофы!

– Эмма говорила, что такого ощущения подлинности любви до Фёдора не знала, – сказала Аня.

– Своей, но не его. Почувствуй разницу, – возмутилась Инна.

– Напрасно она скрывала свою беду. Обычная страусиная политика замалчивания, – опять высказала своё мнение Аня, меряя Эмму по себе.

– Осуждаешь? Мы за этим тут? О трагедии не кричат, – заметила Лена.

– Видимо, так для Эммы звёзды сошлись.

– Не звёздам надо верить, не Богам, а чувствам, – не согласилась с Жанной Аня.

– И что в результате этих чувств Эмма имеет? Столько лет стыдилась своего униженного положения, наедине со своими бедами оставалась. Ей бы ударить во все колокола, попросить помощи у друзей и родни. – Аня упрямо продолжила «долбить» своим мнением подруг.

– Обременять собственными проблемами, ждать сочувствия? Ты что! Эмме даже перед собой было неловко за всё, что с ней происходило, – раздраженно заметила Инна.

– От неё в студенческие годы исходила чистота, честность и открытость, а тут замкнулась, отреклась от внешнего мира, – вздохнула Жанна.

«Такой разговор – и на публику?» – поморщилась Лена.

– Проморгала Эмма своё счастье. Может, она упустила какой-то важный момент, укрепляющий семейные отношения? – спросила Жанна.

– Мне нравятся твои вопросы, потому что в них уже заключен ответ, – усмехнулась Инна. – Это Федька-то счастье? Да попадись мне такое дерьмо, я бы ему так впаяла, чтобы небу жарко стало! В два счёта выставила бы за порог.

– В состоянии отчаянной храбрости, замешанной на горе и ярости? Ты у нас всегда свои трудности переживала как интересные приключения.

– Да, я человек эгоцентричный, неудержимый, не люблю тишины, ищу бури. Я всегда жила как на вулкане: в состоянии мобилизации и на высоком эмоциональном уровне, – ответила Инна, швырнув в Жанну тем, что подвернулось под руки – подушкой, – и спокойно продолжила:

– Печальный вывод напрашивается сам собой: заела Эмму кручина. И оставалось ей в слезах топить свою боль и расписываться в беспомощности. Представляете, как-то сказала: «Федю ничто не радует, ему ничего во мне не интересно. Я ничем не могу заслужить его расположения. Ему не нужны мои сложности, высокие материи. Они его раздражают и бесят. Он всё отрицает, всё презирает, над всем издевается, топчет красивое, доброе, искреннее. На флаг, на ура поднимает в себе самое худшее. И считает это нормальным. Он принижает меня. Говорит: «То, что тебя трогает, – ерунда, мелочь». И всё потому, что ему самому хватает общения на уровне тел. Стал как переходящее знамя, как приз от одной к другой, из рук в руки. А я корю себя и не могу простить себе единственную в жизни серьезную ошибку. Знать бы во что она выльется». В ответ я буквально вспыхнула дикой злостью: «Да бога ради! Да без вопросов! Вали куда подальше, пока целёхонек. Видали мы таких, готовых в любую минуту сбежать налево. Он же в восторге только от себя. Такие типы не умеют ни ценить, ни наслаждаться тем, что им дано».

– Инна, ты это о ком? Я что-то пропустила? – очнувшись от задумчивости, вскинулась Аня и тут же прикрыла еще пустые после кратковременной дремы глаза.

– Спи спокойно, я обычно присутствующих не имею в виду, – усмехнулась Инна.

– Фёдор всё получил из рук Эммы, но не стал её домашним животным, убегал туда, где ему интересней. Пошёл на поводу у своих инстинктов. Получается, принимая от жены свидетельства её любви, уважения и обожания, сам не торопился предоставлять свои, – грустно сказала Жанна.

– Бывает любовь невероятной силы, над которой почти не властен разум человека. Мне кажется, она случается только раз в жизни. А у Фёдора их вон сколько. Это ненормально, – сказала Аня, теперь уже окончательно придя в себя, и направила на Инну свой пристально-внимательный, настороженный взгляд.

– Экая невидаль! Он одержим бесами необузданного вожделения! У меня тоже не раз башку сносило от влюбленности в других мужчин, когда я бывала замужем за недостойными. Очаровывалась, была симпатия, восторг, трепет. Ну, чувствовала в груди предательское стеснение, ну, голова шла кругом. Рыдала, конечно. Думала: «Классный мужик! Какая мощная мужская энергетика! Вот был бы уникальный тандем! Но два огненных темперамента могут взорвать, убить друг друга или загасить». Вибрации чувств случались такие мощные, будто меня бросало на оголённые провода с напряжением триста восемьдесят вольт. Бывало, не могла спокойно пройти мимо обожаемого объекта. Готова была вцепиться в него губами, руками… Ничего не поделаешь – темперамент! Влюблялась как сумасшедшая, но не до полной же потери бдительности, чтобы не помнить себя. Ничего, брала себя в руки, успокаивалась. Понимала: дороже сохранить чистое обожание.