Литмир - Электронная Библиотека

– По девочке этого не видно, – упрямо заявила Аня.

Вошла Кира с кофейными чашками на подносе, внимательно вслушалась в телесюжет и вдруг сделала плечом еле заметный знак Ане, все еще державшей в руке пульт от телевизора. Та, будучи раздраженной, не среагировала. Но когда почувствовала грубоватый толчок в бедро то, еще не поняв в чем дело, сначала понизила голос, а потом бодро попросила:

– Девчонки, я временно переключу на пятую программу, там должен быть сюжет о нашем университете, если я ничего не путаю.

И только после манипуляций с программами телевизора она тихо спросила Киру:

– В чем дело?

Та, внимательно оглядывая присутствующих, ответила шепотом:

– Подожди.

Поискала глазами Лену и, убедившись, что ее нет среди подруг, объяснила:

– Сын у Лены в шестнадцать лет погиб под снежной лавиной. Она одна его растила, гордилась им. Столько лет прошло, а горе все равно рвет ей сердце.

Оживление стихло, уступив место тяжелому молчанию.

– Мы не знали. Она все: «Сынок мой Антошенька, счастье мое». Рассказывала, что с юмором он у нее. Зная ее пристрастие, как-то пошутил: «Мама, дикторы канала «Культура» с тобой еще не здороваются?»

– Так вот почему она молча ушла из комнаты, стараясь остаться незамеченной, – после мучительной паузы произнесла Аня, считавшая себя главной виновницей происшедшего и потому особенно больно переживавшая случившееся.

– Ладно, успокойтесь, ничего тут не поделаешь, случайное совпадение. Не ходите за ней, дайте возможность оправиться от нечаянно нанесенной боли. Да, девочки, имейте в виду: у Люды дочка умерла при рождении. Халатность медперсонала. А у Тамары единственный сын погиб в аварии по вине нетрезвого водителя. Не касайтесь этих тем, если они завтра придут, – предостерегла всех Кира. – Да, еще: если вдруг приедет Зина, ничему не удивляйтесь. Временами у нее бывает плохо с головой. Она обезумела от горя. Внук в армии погиб. Теперь она совсем одна осталась.

Тяжелые беды сокурсниц словно придавили присутствующих в комнате женщин.

Кира ушла на кухню.

– Если сын погиб, откуда тогда у нее внучок Андрюша? – недоумевая, тихо спросила Жанна.

Лавина

А Лена еще в самом начале нестерпимо тяжелого для нее разговора подруг ушла в ванную комнату, присела на короб для использованного белья, прислонилась лбом к холодному кафелю стены и окунулась в прошлое. Бурным потоком хлынули бесконечно-грустные воспоминания о сыне, никогда ее полностью не покидавшие. Двадцать пять лет прошло со дня гибели сына, а боль не утихла. Каждый момент того страшного события по-прежнему застилает глаза белой пеленой. А слова, которые он говорил в тот жестокий день: «Мама, ты увидишь, я достоин тебя. Я докажу. Мамочка, ты для меня самый главный человек на свете, самый любимый», – по-прежнему звучат в ее голове.

Снова и снова восстанавливая события того страшного дня, она будто впала в полузабытье.

…Сердце томилось, тосковало, предчувствие неминуемой беды сжимало его, оно дрожало от страха, но она подавляла волнение. Конечно, пыталась распознать загадочные ощущения, которые странным образом у нее возникли. Думала, что сердце так беспокойно бьется потому, что сын первый раз уходил в горы без нее, в связке-двойке с девочкой-однокурсницей, дочерью врача экспедиции. Не сумела она разгадать предупреждение своей чувствительной материнской натуры, не остановила сына. Да и не могла она навязать ему своей воли. Он, юный, не понял бы ее трепетного предчувствия. Этими мыслями она как бы частично снимала с себя вину, которой казнилась.

…Лавина смела и похоронила его единым потоком: узким, мощным, жестким, перечеркнув жизнь ее ребенка и ее жизнь. Секунды смертельной акробатики… и все… Только стон в душе, полный невыразимой безнадежности, что лучше бы ей умереть. Она не плакала, не рвала на себе волосы, не пестовала горькие думы, не баюкала их ложью, лишь почернела и окаменела. Стала похожа на ту скалу, под которой погибли дети. Мысли не двигались в ее голове, тело заледенело. Никаких ощущений: ни запахов, ни звуков, ни боли.

…Дети, милые дети. Они верили, что все преодолеют. Где была верная рука, надежное плечо инструктора?.. При чем тут он? Дети еще не знали, как жестока бывает природа, которой все равно: взрослый ли, ребенок, робот ли попадает под ее жернова. Лавина снега затягивает тебя, и ты как в огромной стиральной машине. А когда она останавливается, ты словно замурован в бетоне… Только родителям до каждой клеточки тела понятна потеря, понятна бездна безысходности. Ей не вернуть единственного, ради которого жила, каждый день совершая героические подвиги: трудовые, бытовые, моральные, нервные, ощущая радость видеть, слышать сыночка, печалиться с ним и за него. Бессонные ночи, аскетизм – тоже ради него. Что теперь осталось ей? Какая цель в жизни, какой смысл?

…Те трое суток, пока искали детей, ей казалось, что она медленно умирает: изнурительны были дни, мучительно длинны ночи. Она что-то смутно помнила, но доподлинно не понимала. Только страх и боль… Она физически ощущала не только отупение холодеющего мозга, но и торможение всего организма. За три дня она ни разу не вышла из палатки, не шевельнула даже кончиками пальцев. Глаза не двигались, застыв блеклыми льдинками на обветренном сером лице. Плотно сжатые, мертвенно бледные губы каменной, жесткой, резкой складкой еле вырисовывались. А потом ей сообщили о сыне. И мир окончательно рухнул, исчез…

Врач спасательной команды, сам черный от пережитого несчастья, долго смотрел на мумию с руками, вытянутыми по швам, на остекленевшие глаза, трогал вену на шее, задумчиво хмурился, щупал, тер неживые пальцы вялых, бессильно лежащих ладоней. Потом вышел из палатки. Через некоторое время зашел снова, еле переставляя задеревеневшие ноги. Сел рядом. И вдруг громко, навзрыд заплакал, тяжело навалившись ей на грудь. Его слезы текли по ее лицу. Его огромное, мощное, как глыба льда, тело сотрясали рыдания…

Она знала горе, трудности, обиды, боль, и именно на боль этого большого, сильного человека откликнулась ее душа так, как не могла бы откликнуться на добрые слова, заботу и сочувствие. Именно колебания боли его души совпали с частотой ее отчаяния и, сложившись, вызвали в ней энергию, пробудившую, оживившую и поднявшую ее.

Очнувшись, некоторое время она приходила в себя, все еще не понимая, что с ней происходит. И вдруг всплеск горьких эмоций одним ударом, одним мощным толчком встряхнул весь организм, и хлынули слезы. Тяжелые и холодные, они выливались с диким рычанием, с гортанными всхлипами и рыками, потом с высокими воплями, еще бездумные, неосознаваемые. Что-то первобытно-безудержное, дикое было в ее стонах и воплях. И тут только доктор заметил, что в болезненном остервенении сжимает, чуть ли не ломает ей пальцы. Он почувствовал, что руки ее теплеют.

Два стонущих человека изливали друг другу свое горе. Два измученных тела дрожали, соединенные одной болью, одной бедой. Два сильных человека, измученных горем, больнее которого не бывает… Ее бессознательно погибающая душа уже не надеялась выжить, она не хотела выживать. И вдруг, когда несчастья сплелись, их стало двое… Потом они долго лежали молча и неподвижно. В радужной мути под ее веками проступало лицо сына… Она плотно сжимала веки с единственным желанием, чтобы того дня никогда, никогда не было… Она ничего не хотела кроме своего сыночка, своего солнышка, своей планеты, своей частички космоса…

Она понимала, что теперь будет жить, потому что надо, потому что обязана. Кому надо? Себе? Этого вопроса она не задавала, только прислушивалась к медленно растекающемуся по телу, еле ощущаемому теплу, коликам в пальцах рук и ног, к вялой боли, постепенно расслабляющей стиснутую, словно металлическими обручами грудь. Ее сознание медленно оживало, принося, словно издалека, из плотного тумана приглушенные звуки и неясные картины событий трехдневной давности. Оно снова возвращало ее к мучительным воспоминаниям и к последним словам сына: «Мамочка, я достоин тебя… Ты моя самая любимая»…

22
{"b":"673359","o":1}