ОСЕННИЙ ПАРК

Лето в этом году было сухое, жаркое. В парке высохла трава. А газоны, хотя их и поливали, пестрели желтыми и серыми лысинами. Зато осень выдалась удивительная: теплая, тихая, солнечная!

После сентябрьских дождей трава выросла сочная и высокая. Кроны деревьев посвежели, загустились. Чуть похолодало в начале октября, и некоторые деревья надели желтые одежды. Зеленая трава окропилась брызгами солнечных зайчиков и опуталась длинными нитями-паутинками.

– Бабье лето, – с печалью в голосе говорили горожане.

Но тут опять потеплело, бурные дожди снова напоили землю, и листья на деревьях перестали желтеть. Добрая осень продлила им жизнь. До конца ноября парк зеленел, украшенный солнечными нарядами берез и красными пятнами кленов, рябин. Воздух, пронизанный теплыми лучами, благоухал запахами поздних цветов. Ни ветров, ни морозов. Благодать!

В первых числах декабря резко похолодало. Деревья в несколько дней пожелтели. Холодные ветры срывали яркие плотные листья и толстым слоем покрывали землю. В парке становилось светлее, чем на улице с ее серым асфальтом и серыми домами. Каждый день желтая метель носилась в воздухе, успокаиваясь лишь к вечеру.

Под мелколистным кленом – яркий ковер опавших листьев. На что он похож? На облако при закате солнца? Нет. Слишком пестрый. Да и зачем сравнивать? Всякое красиво по-своему. Собрала по листочку с каждого дерева. Разложила на скамейке. Для меня лист клена – самый любимый. Когда-то в осеннем лесу я поразилось темно-лиловым и сиреневым листьям осины… То было прозрение, озарение – первая радость понимания прекрасного. Открытие красоты и восхищение ею… С тех пор ищу такие листья как далекую удивительную сказку. И не нахожу.

Но кленовый… Он самый-самый. Я разглядываю его и пытаюсь понять, почему он так чарует меня? Гляжу через него на солнце, трогаю прохладную гладь, вожу пальцем по узорчатому краю. Может, в незатейливом изяществе линий его красота?

Долго смотрю, как опадают листья. Мне кажется, что вместе с ними улетают все заботы и «выпадают в осадок» беды, как говорит одна старшеклассница. Мне хорошо…

Я уговорила подруг возвращаться из школы через парк. Здесь местная детвора, с восторженными криками скатываясь с железных горок, ныряла в огромные шуршащие перины из листьев. Они специально натаскали их сюда. Мы присоединились к ним и тоже собираем вороха листьев, подбрасываем над головой брызги осеннего разноцветья, сопровождая свои действия радостными восклицаниями. А потом еще долго катаемся по пахучему ковру прощальной яркости красок.

Отряхнув с одежды налипшие листья, семена «собачек», репьев и колючек, медленно, от переполнявших нас эмоций, бредем по упругой земле к жесткому мертвому асфальту.

Я не хочу идти в детдом. Свернула к детской площадке, распеваю на ходу только что придуманную песенку:

Расплескала осень краски

По земле родной,

Чтобы жить мне снова в сказке,

Сердцу дорогой…

Если что-то не рифмуется, я заканчиваю куплет «ля-ля-ля-тополя» и начинаю другой. Мне здорово! Я счастлива!

Очень старый дедушка и внучка лет четырех сидят в пестрой беседке. Неподалеку, на спортивной площадке, веселые парни подпрыгивают, хватаются за кольца, что укреплены на толстом железном обруче, и, размахивая в воздухе ногами, перемещаются на руках по кругу. Повеселились и пошли по своим делам. Тогда и девочка побежала к площадке, взобралась по лестнице, дотянулась до ближнего кольца и повисла на нем. Подойдя ближе, я увидела ее испуганные глаза. Страшно спрыгивать? Почему же не зовет на помощь? Немая? Бежать к дедушке? А вдруг она свалится на цемент?..

– Прыгай, – сказала я и протянула руки. – Не бойся, поймаю.

А она боится, висит.

– Да прыгай же. Удержу!

Страх в ее глазах сменился надеждой, и девочка разжала занемевшие пальчики. Я поймала ее, только не удержалась на ногах и, отступая с цементной площадки, упала на спину в траву. Когда мы поднялись, девочка благодарно посмотрела на меня и побежала к дедушке, который дремал на скамейке, прислонив голову к зеленой решетке беседки.

Я немножко ушибла локоть, а на душе по-прежнему было весело, и хотелось петь.

ОКСАНА

Первый раз иду к подружке Толяна Оксане. Ее историю уже знаю. Мама – умная, очень строгая, красивая, полная. Инженер. Папа худой, неприметный, шофер. Пьет. Оксане десять лет, сестренке – пять. Как-то рассердилась их мама на папу и выгнала из дому со словами: «Пьяного больше на порог не пущу». Он ушел в гастроном добавлять с горя. Там его «подобрала» плохая тетя. Они стали вместе пить. А когда у них родился ребенок, мама Оксаны дала папе развод. Обыкновенная история.

– А почему мама Оксаны не попробовала его перевоспитать? – спросила я Толю.

– Пробовала. И по-хорошему и по-плохому.

– По-плохому? Как это?

– Ладно, расскажу, только Оксане ни гу-гу.

– Могила.

– Ее папа в квартире обычно в трусах ходит. Как только пьяные дружки в дверь постучат, тетя Тамара его брюки в корыто с водой бросает. Он бегает по квартире, злится, а что поделаешь? Не пойдешь же на улицу нагишом?

Вдруг Толя спрятался за дерево и, поманив меня пальцем, сказал:

– Вон, видишь, это он на другой лавочке сидит. Пьяный. Значит, Оксана скоро прибежит к нему.

– Каяться пришел, – скривилась я. – Разве можно такого любить? Пьяный, противный, какой-то замусоленный, некрасивый.

– Тебе чужой, поэтому противный. А для Оксаны – самый лучший. Она знает, что он добрый и любит ее.

– Не пойму: любовь, любовь! Я представляла отца умным, добрым, красивым, заботливым…

– Придумала себе сказку. Сказку всякий любит. Ты не умеешь жалеть и прощать других. Ведь не умеешь?

– Прощать? Не знаю.

Невдалеке от пьяного остановилась женщина с белоголовыми полненькими девочками. Старшая угрюмо пробурчала:

– Ты не хочешь, а я все равно останусь.

Женщина, вздохнула:

– Ну, смотри, только пять минут.

И пошла с меньшой в дом.

Оксана как-то неловко, осторожно села на лавочку рядом с отцом. Лицо ее залилось краской. Мне казалось, что она боится до него дотронуться, боится заговорить. Отец, обхватив руками голову, простонал:

– Доченька, родненькая. Прости. Водка проклятая подвела. Не хотел тебя бросать.

– Папа, вернись к нам. Я маму уговорю, и не буду ругать тебя за водку.

– Ну, как же я вернусь, доченька. Вы с Галей большие, а там маленький, в пеленках. Его кормить надо. Ты уже помощница маме. Умница моя.

– Папочка, ты возвращайся, когда сможешь. Я буду ждать. Не бросай меня совсем.

И она, не сдерживая слез, побежала в дом. Толян отвернулся. Мне тоже было жалко Оксану. И было неловко, что подглядывала за чужим семейным горем. Я раздраженно сказала:

– Неужели я могла бы любить такого? Чего она унижается перед ним? Он же бросил их! Не понимаю Оксану.

Толян подумал и объяснил:

– Ты любишь за что-то, за какие-то хорошие качества, а Оксана просто за то, что он ее отец.

– А если бы он был хорошим, она больше любила бы его?

– Не знаю. Я, например, чем больше маму жалею, тем больше люблю. Я понимаю Оксану, как родную сестру. Ее мама сказала, что мы с ней «родственные» души.

– Толя, а есть у тебя друзья, у которых все хорошо в семье?

– Нет. Они не поймут нас.

– Может, тебе просто не повезло? У нас практикантка Галя была из нормальной семьи, но как она понимала нас и любила!

– Мне такие не встречались. И воспитатели не могут любить, как мама. Они должны ко всем относиться одинаково. Иначе дети будут обижаться. Вообще-то к послушному ребенку воспитатели лучше относятся. А мама любит всегда, и я люблю ее, какой бы ни была.

– Но меня же по-настоящему любили в лесном детдоме!

– Может, по-настоящему жалели? Ты не злись. Пойми – не любви, доброты жди от них.

Мне было горьки слова Толи. «Неужели, правда, что нас только жалели? Разве я не заслуживаю любви? Я никому не нужна», – думала я, не пытаясь остановить нахлынувшие слезы.