Никита Самохин
Вопреки. Стихи
© Самохин Н. М., 2017
© ГБУК «Издатель», оформление, 2017
Былое не умирает
Когда читаешь пейзажную лирику Никиты Самохина, возникает подозрение, что двух прошедших веков русской поэзии просто не было. Не было – и всё.
Грядёт зима – пора забвенья.
Вся степь готовится ко сну
И ждёт снегов прикосновенья,
Чтоб в их зарыться белизну.
И хутора живут зимою,
Уже давно считая дни,
Когда метель седой каймою
Украсит чахлые плетни.
Когда были сложены эти стихи? В середине девятнадцатого века? Вполне возможно. В конце восемнадцатого? Почему бы и нет? Ни единой нынешней приметы, ни единого словесного выверта, который мог бы нам подсказать, что автор – наш современник.
«Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»
Сгоряча подумаешь, будто Самохин вырос в срубе в скиту и не знает, что «теперь повсюду дирижабли летят, пропеллером ворча, и ассонансы, точно сабли, рубнули рифму сгоряча»? Да знает конечно же! Никита – образованный, начитанный человек.
Тогда что это? Стилизация? Ни в коем случае! Стилизация – прежде всего подражание, а Никита, смею уверить, самобытен. Просто ценность для него представляет лишь то, что прошло проверку временем. Веками, а то и тысячелетиями. А современность… Что современность? Сегодня была – завтра нету. Ну покажите мне дирижабль! Нет их, где-то, говорят, летают, пропеллером ворча, но сам я не видел ни разу. А степь – вот она. И хутора. И плетни. И русская речь, которая, оказывается, и сейчас вполне способна обойтись без новоизобретённых побрякушек…
Стало быть, одна только любовь к золотому веку русской поэзии – и всё? Нет, не всё. Стоит стихам Самохина зародиться не в степи, не у костра, а так сказать, на стогнах городских, возникает в них чувство невероятной тоски. Даже любимая его зима – и та меняет качества.
Опять несносная метель
Пришла на улицы пустые…
Он не любит город, ему тягостно в городе. Но тут уж ничего не попишешь, такова философия поэта: чем дальше человек от природы и от прошлого, тем хуже человеку.
Таков Никита Самохин. Таким его надо принимать. Или не принимать. Это уж как кому понравится.
Было бы, однако, нечестно умолчать о другой стороне его творчества. Вот тут он вторгается в современность самозабвенно, очертя голову. Занозистый юный бунтарь, опровергающий одну прописную истину за другой.
Зачем Китай скрывает пирамиды?
Их – сотни! Но молчит страна дракона.
Или так:
Кто построил стену и когда,
И какая в том была нужда?
Не сомневаюсь, для Никиты это далеко не праздные вопросы. Но, на мой взгляд, его казалось бы простенькие старомодные пейзажи несут в себе куда более глубокую мысль, нежели оперённая рифмами полемика о том, против кого на самом деле возводилась Великая Китайская стена. Думаю, со временем Никита-лирик. Никита-философ возьмёт верх над Никитой-публицистом. С надеждой жду этого времени.
Евгений ЛУКИН,
член Союза писателей России
Встречай меня березами
«Растеклось на востоке утро….»
Растеклось на востоке утро,
Первым светом смывая тьму,
Как пшеничный сноп, златокудро
Зреет в юном сквозном дыму.
Но зорюют еще раины
В сладкой вязи последних снов,
И ковыль не поднял седины,
Чтоб узреть молодую новь.
Только сны не в ладу со мною,
Лишь порою мирит нас хворь.
Не прощалась она с луною
В предвкушенье медовых зорь.
«Дремлет ветр. Недвижна занавеска…»
Дремлет ветр. Недвижна занавеска.
Дремлет степь в удушливом плену.
Только россыпь мертвенного блеска
Травит душу пыльному окну.
Расползлось по хутору томленье,
Смазав марью шлях и курени.
И луна, обласканная ленью,
Улеглась на хрусткие плетни.
Тает ночка в куреве прозрачном.
Знать, к утру не сгинет пелена,
И зарю с безмолвьем буерачным
Мне встречать у пыльного окна.
«Развиднялось. Денница скользила…»
Развиднялось. Денница скользила.
Шлях дышал запотевшей травой.
Пробуждалась палящая сила,
Окаймляя восток синевой.
Мне куга снова что-то шептала
У дремливой, безмолвной воды,
И ракита, склонившись, роптала
На уныние знойной чреды.
Льется память прозрачной рекою,
Будто гнулась ракита вчера,
Но все чаще дымятся тоскою
Не знававшие степь вечера.
«Вечер грядет. Солнце к западу жмется…»
Вечер грядет. Солнце к западу жмется —
Медленно катится к яме ночной.
Может, под звездами пекло уймется,
Вняв колыбельной росы неземной.
Только не сладить с палящею силой
Всем хладнопесенным звездным хорам,
Если зарю поднебесье вкусило,
Жалуя волю горячим ветрам.
«Распахнулся апрель. Снова настежь ворота…»
Распахнулся апрель. Снова настежь ворота.
Пробуждается грязь в руслах сонных дорог.
И впивается ветер в кожурки болота,
Словно в белую стынь —
свет рифмованных строк.
Только шкура груба после долгого плена —
Обернулась подошва дубовой корой.
И не сгинут никак сгустки зимнего тлена,
Недовольные сретеньем с вешней порой.
«Снова поле на рассвете…»
Снова поле на рассвете
Наводнили голоса,
И на скошенном вельвете
Закиселилась роса.
Волглой прели поволока
Проняла сухую рань,
И на скатерти востока
Возлегла рудая стлань.
Поле в золоте захрясло.
Труд сплотил десятки рук.
Обнимает стебли вясло.
Сноп и ладен, и упруг.
Но пройдет заранок вскоре,
Заметя свои следы,
Чтоб воздвигнуть в желтом море
Завтра новый храм страды.
