— Любить — значит доверять. О каком доверии идёт речь, если ты впустую переживаешь обо мне?

Инён фыркает недовольно, чувствуя, как всю грудь заполняет одна сплошная обида напополам с раздражением, и, прошипев сквозь зубы:

— Ни одна забота не бывает «пустой», — обходит его стороной и, вцепившись в локоть родителя, тащит того в сторону выхода.

Они успевают преодолеть буквально несколько метров, когда Чонгук окликает её по имени, заставляя остановиться на секунду.

— Просто делай то, что у тебя выходит лучше всего! — громко заявляет она в ответ, наплевав на то, что они находятся в больнице. — Бравируй и относись по-скотски к каждому, кому ты хоть немного небезразличен!

Инён снова обнимает руку отца обеими ладонями и, пользуясь шоковым состоянием Чонгука, вновь разворачивается и направляется прочь. Она мечтает сейчас оказаться в особняке как можно скорее, закрыться в своей комнате, дать волю всем тем чувствам, что обуревают всю её душу, всему тому напряжению, что сковывает тело, и выплакаться так, как не позволяла себе слишком давно. Инён ни в коем случае не будет дожидаться Чонгука — наоборот, она собирается изо всех сил показать, сколь сильно обижена на него и на его слова, поступить чисто по-женски, по-настоящему, пожалуй, некрасиво, и наплевать на то, как это будет выглядеть.

Однако уже спустя пару часов понимает, что была неправа тоже, высказавшись в отношении Чонгука так, как он того не заслужил, и ревёт пуще прежнего, размазывая по щекам потёкшую тушь и глуша всхлипы в подушке, боясь, что её некрасивый вой услышит уж совсем ни в чём не виноватая тётушка Хеми. Та, в свою очередь, очень трепетно относится к её истерике, в очередной раз показав себя с наилучшей стороны, и каждые полчаса осторожно стучит в дверь и спрашивает, не хочет ли она составить ей компанию и выпить чаю. Инён отказывается снова и снова, стыдясь собственной нетактичности, но ничего не может поделать со слабостью и глупостью. Ей на самом деле очень хочется спросить, как же так вышло, что она — «красивая роза», каковой её назвал отец, — смирилась с присутствием в своей жизни такого «сорняка», как отец Чонгука. Как справилась с пониманием и принятием его положения в обществе, как перестала вздрагивать каждый раз и бояться того, что, кажется, абсолютно неизбежно. А потом всё же решается на это и, спустившись вечером вниз, перед этим приведя себя в более ли менее приличный вид, находит женщину в гостиной и задаёт мучившие её вопросы.

— Я не перестала это делать, милая, — тут же получает она ответ по-матерински тёплое поглаживание по голове. — Разница лишь в том, что теперь волнуюсь и переживаю я за сына, а он, — смеётся она мягко, — терпеть этого не может.

— И вам совсем не было страшно? Ну… — запинается Инён невольно, не зная, как лучше спросить интересующее, — от того, чем занимался дядя Сонши?

Женщина вздыхает, прикрывая глаза и становясь в этот момент очень похожей на Чонгука — или, точнее, он на неё, — и признаётся:

— Мне страшно до сих пор. И никто и никогда, Инён, — улыбается она одними уголками губ и повторяет: — Никто и никогда не осудит тебя за то, что ты этого боишься, или за то, что ты не можешь этого принять.

Они говорят ещё о многом — словно бы обо всём и ни о чём одновременно. Улыбаются друг другу слабо, пьют вкусный горячий чай, позволяя тому успокоить расшатанные нервы, но не произносят того, что и без того повисло в воздухе немым вопросом. Инён уверена в том, что тётушка Хеми отлично знает, какие на самом деле мысли и чувства обуревают её слабую душу, но не говорит ничего — не потому что понимает её, а потому что достаточно тактична и добра для того, чтобы этого не делать. Ей звонит Риан — делится тем, что Ёнджи осталась в больнице и ни под каким предлогом не соглашается покидать палату мужа, а затем спрашивает, дома ли Чонгук, и, получив отрицательный ответ, как-то особенно рвано выдыхает и признаётся, что Сокджин отсутствует тоже. Инён осознаёт прекрасно, что она слабая. Слабая, но не глупая. И именно по этой причине отлично понимает, где наверняка пропадают они все, и от этого снова по спине бегут мурашки — страшные и неприятные. Она сама себе обещает не ждать Чонгука, умоляет заснуть как можно скорее, чтобы лишний раз не переживать и не волноваться, однако вместо этого устраивается на самом краю его кровати, наплевав на собственную комнату, и лицом утыкается в подушку, так сильно пахнущую им самим. Инён кажется себе абсолютно ненормальной и помешанной, а ещё — невероятно влюблённой, и это снова начинает её пугать — ровно так, как было прежде.

Чонгук появляется к четырём утра — она успевает бросить короткий взгляд на часы ровно перед тем, как посмотреть на парня, что замирает в самых дверях, явно не ожидая её здесь увидеть. Инён не знает, с чего начать разговор, когда так отчётливо ощущает собственную вину, а поэтому просто поднимается на ноги и спрашивает тихо:

— Вернулся?

Чонгук сглатывает и как-то особенно суетливо прячет в карман пальто свою правую ладонь. Девушка хмурится, замечая это, и делает несколько несмелых шагов, подходя ближе.

— Ты в порядке?

Парень, наконец, выдыхает, демонстрируя на лице улыбку, и прикрывает за собой дверь. Он двигается навстречу, быстро сокращая разделяющее их расстояние, а затем обхватывает Инён за плечи левой рукой и прижимает её к себе, носом утыкаясь в самую макушку.

— Прости, — выдыхает он, — я бываю засранцем, ты же знаешь.

— Я тоже не подарок, — хмыкает в ответ девушка, некстати снова вспоминая о Ёнджи и Риан — тех, кто, по её мнению, намного больше бы подошёл Чонгуку, не будь они уже заняты. — Прости, я вела себя просто кошмарно.

Она слышит, как парень усмехается, прижимает её к себе плотнее, а потом выдыхает в самое ухо:

— Значит, придётся тебя наказать, верно?

Инён прыскает, поднимая на него взгляд, но отзеркаливает усмешку, хотя и борется с никуда не девшимся смущением, накрывающим её из раза в раз. Она некстати вспоминает о том, что Чонгук сделал в первую очередь, едва только увидел её в комнате, и смотрит на руку, которую он прячет в кармане пальто.

— Ты точно в порядке?

— В полной боевой готовности, — хмыкает он, — если ты понимаешь, о чём я.

— Что с твоей рукой? — Инён касается его правого локтя, и Чонгук тут же напрягается, подтверждая все догадки. — Прекрати ломать комедию. Если тебе нужна помощь, я её окажу. И даже не спрошу ничего лишнего.

— Я в порядке, — тихо, но как-то удивительно угрожающе говорит парень, отодвигая её в сторону и направляясь в сторону ванной комнаты. — Дай мне пять минут, буду как новенький.

Инён хмурится, смотря на захлопнувшуюся за спиной Чонгука дверь, и не может отделаться от ощущения, что что-то между ними не так. Совсем иначе, чем было ещё этим утром. И даже не похоже на ту недосказанность, что повисает между ними, когда они мирятся после глупой ссоры. Сейчас всё по-другому, и Инён не уверена, что до конца понимает, с чем это связано. Она не уверена даже, что вообще всё до конца понимает.

Чонгук, как и обещал, возвращается в комнату почти ровно через пять минут и смеётся — правда, с какой-то натяжкой — над тем, как Инён внимательно осматривает со всех сторон его правую руку, ища и не находя никаких повреждений. Девушка искренне недоумевает, в чём тогда была сложность и проблема, но выкидывает это из головы, едва только губы Чонгука находят её собственные, а его тело приятной тяжестью придавливает её к кровати. Но даже здесь всё кажется как-то иначе — Чонгук будто бы напряжён до предела, словно бы всеми мыслями находится где-то далеко отсюда, и Инён разрывает поцелуй, настороженно глядя на парня. Она только теперь, на расстоянии десятка сантиметров, замечает на его лице крошечные, почти незаметные ссадины, о природе которых затрудняется даже предположить.

— Подожди, — бросает Инён коротко, легко отталкивая парня от себя, и подрывается с кровати.

Она быстрыми шагами достигает ванны, слышит за спиной странное шипение и пару отборных ругательств, но, не воспринимая их всерьёз, распахивает нужную дверь, думая лишь о том, что каждая ссадина нуждается во внимании и обеззараживании.