В тот день Инён превзошла сама себя — взобралась по кованой ограде, разорвав в пух и прах симпатичные штанишки, перемахнула через неё, незаметно пробралась до интересующей грядки, вырвала нужные цветы — прямо так, с корнем, измазав при этом яркую жёлтую футболку, а потом, испугавшись приближавшихся голосов, взлетела на ближайшее дерево с такой скоростью, будто за спиной у неё росли крылья. Правда, с той липы она благополучно свалилась, вывихнув себе локоть и получив первое в жизни сотрясение мозга, а ещё до ужаса напугав проходивших мимо супругов Чон. Помнится, отец потом долго вымаливал прощение за «недостойное поведение» дочери, а Чон Хеми только смеялась, поддерживаемая крепкой рукой мужа. Самой Инён было тогда неловко просто ужасно, а ещё — больно.
И она вспоминает это теперь, стоя перед тем самым «дураком Чон Чонгуком» и ощущая неловкость, едва ли не аналогичную той — пятнадцатилетней давности. Он смотрит внимательно и пронзительно, словно бы выискивая в ней черты давнишней знакомой, с которой делил одну крышу дома на протяжении целых восьми лет. Инён смотрит в ответ, ища то же самое, но — будто назло — никак не находит.
— Ты вырос, — выдыхает она, силясь разорвать повисшее между ними молчание.
Чонгук улыбается, медленно обнажая зубы, и тянет в ответ:
— Тебе тоже уже не десять.
Инён поджимает губы и опускает голову, взглядом тут же натыкаясь на кадык, подпрыгнувший и тут же опустившийся обратно. Ей неловко просто до ужаса, потому что образ парня, что так нагло флиртовал с ней, сидя на кушетке с распоротым боком, и того мальчишки, что отказывался звать её «нуна», раз за разом закатывая перед отцом концерты, вдруг сливается в один.
— Столько лет прошло… — снова говорит она абсолютно шаблонную фразу — лишь бы не было так пугающе тихо.
В кабинете, быть может, и светло, а вот на улице — темнота хоть глаз выколи. А до Инён только сейчас начинает доходить, кто именно едва не прижимает её к раковине в углу кабинета и отходить, судя по всему, не собирается.
— Тринадцать, — с готовностью подсказывает Чонгук, и девушка по голосу его слышит, что он снова усмехается. — Но вот что забавно, нуна… Дядя Минсок и словом не обмолвился, что ты вернулась в Сеул. А я ведь спрашивал.
— Уже дядя? — хмыкает Инён и вновь поднимает взгляд, моментально проваливаясь в бездну зрачков напротив. — Не господин Со?
— Но я его понимаю, — продолжает Чонгук, делая вид, что ничего не услышал, и Инён впервые за всю ночь отступает, впечатываясь в раковину, едва он делает шаг в её сторону. — Будь ты моей дочерью, я бы тоже не сказал ничего парню, вроде меня.
— Рада, что ты это понимаешь, — хмурится девушка и выставляет перед собой ладони, что тут же касаются его футболки. Кожа под ней такая горячая, что Инён кажется вполне возможным обжечься. — Не забывай о личном пространстве, пожалуйста.
Чонгук смеётся, не расцепляя зубов, а затем вдруг наклоняется и губами касается её виска. Инён кажется в тот момент, что она натуральным образом парит в невесомости, потому что это шокирует настолько, что просто выбивает из-под ног почву. Она тут же усиливает давление, стараясь парня от себя оттолкнуть, но тот стоит неожиданно твёрдой стеной.
— Нуна такая холодная, — заявляет он, ни капли не отодвигаясь, а оттого продолжая касаться губами кожи на её лице, посылая крошечные заряды тока в каждую клеточку её тела. — Я надеялся, что ты захочешь обнять названного братца. Я ведь так скучал.
Со Инён совсем не нравится то гаденькое чувство в её животе, что селится в нём от слишком близкого контакта. Ведь Чонгук прав — они и правда были почти сестрой и почти братом, а родственники — даже названные — такого испытывать не должны. А в их конкретном случае — не должны даже видеться, потому что проблемы Инён не нужны от слова «совсем». А любой из семьи Чон — настоящий живой синоним к слову «проблема».
— Тебе пора, — напоминает она, борясь с желанием провести ладонями по груди Чонгука выше, ведь рельефы на его теле — то, что надо.
Он выдыхает ей в висок столь горячо, пощекотав при этом нервы, что Инён даже становится жаль, когда он убирает с него губы.
— А ты из тех, кто любит поломаться, да? — спрашивает Чонгук, серьёзно глядя ей в глаза.
Инён едва удерживается от усмешки.
— Закончил с ребячеством? — уточняет она так же серьёзно. — Тебе лучше уйти.
Чонгук коротко хмыкает и, оттолкнувшись от раковины, выпрямляется во весь рост, пряча руки в карманы джинсов. Инён пользуется возможностью и тут же обходит его стороной, занимая место посреди кабинета, чтобы, в случае чего, не оказаться вновь прижатой к чему бы то ни было. Со Инён рассудительная и хладнокровная, но второго такого экспромта не выдержит даже она.
— Я уйду, — говорит Чонгук, оборачиваясь вслед за ней, и подходит к кушетке, чтобы взять её телефон, совершенно варварским образом выхваченный у неё из рук несколькими минутами ранее. — Когда вернётся дядя?
— Примерно через неделю, — отвечает она и поджимает губы, видя, с какой лёгкостью он обходит пароль на её смартфоне, указывая её дату рождения наоборот. — Ты видишься с ним только из-за травм?
— Не задавай вопросов, ответы на которые знать не хочешь, — Чонгук быстро вбивает новый номер в память её телефона и тут же протягивает его ей. — Звони, если что-то случится.
Инён внимательным взглядом провожает удаляющуюся спину парня, что даже не удосужился бросить на неё хоть один прощальный взгляд, и, едва только он скрывается за дверью кабинета, опускает глаза на экран телефона. А затем парой ловких движений пальца безжалостно удаляет едва полученный номер, скрытый под почти невинным «Любимый», и выдыхает. У неё совершенно точно нет никакого желания связываться со всем этим. Но случайная и такая неожиданная встреча всё равно оставляет на языке горький привкус разочарования — Инён, правда, пока ещё не понимает, в чём именно.
Она не звонит отцу ни на следующий день, ни на следующий за ним, и делает это из одного только принципа и желания посмотреть в его бесстыжие глаза, когда она выложит, как на духу, всё то, что успела узнать и какие выводы сделать. Инён предвкушает эту встречу с нескрываемым удовольствием, возлагая на неё действительно большие надежды, а ещё прокручивает в мыслях другую — уже состоявшуюся. И делает она это настолько часто, что замечать её постоянный полёт в облаках начинают окружающие.
— Я давно ждала, когда это произойдёт, — говорит ей почти шестидесятилетняя госпожа Му Чанхи, когда Инён проводит плановый осмотр Бусинки — её любимой кошки. — Ты девушка видная, нечего без кавалера молодость терять.
Девушка лишь улыбается в ответ одними уголками губ и думает, что лучше уж быть одной, чем с подобным «кавалером».
А на третий день после злополучной ночной операции, проведённой едва ли не в полевых условиях, Инён замечает их. Мужчин всего двое, но выглядят они вполне внушительно, следуя при этом всем канонам: невысокие, широкоплечие, с абсолютно бандитским видом, а на одном из них — замечательная цветастая рубашка. Девушка начинает жалеть о том, что удалила номер Чонгука, когда видит, что они следуют за ней, едва вечером она выбирается в магазин, собираясь купить пару баночек пива и отдохнуть после тяжёлого дня. Но от большой паники её удерживает только то, что мужчины находятся на приличном от неё расстоянии и никаких активных действий не предпринимают, хотя и не скрывают того, что за ней следят. Инён решает, что Чонгук умудрился привести за собой хвост, и мысленно посылает в него лучи ненависти, ведь теперь её почти наверняка проверяют те, кому он дорогу успел перейти. Но ей почти не страшно, потому что встречаться с ним она не собирается больше никогда, и принимает эту невыносимую слежку как должное.
Однако терпение её иссякает спустя всего пару дней, потому что мужчины теперь околачиваются прямо рядом с клиникой, пугая не только пациентов с их питомцами — непонятно ещё, кого больше, — но и весь скромный персонал. Вон — бедняга Чжинпаль заикаться начинает, как только видит их силуэты из окна, а медсёстры едва в обморок не валятся, стоит их взглядам пересечься. И Инён решает действовать.
