В ту же секунду Александр потонул в толпе людей, спешивших поздравить его с победой. Надежда Семеновна долго не могла добраться до Саши — он исчез в неистовом вихре восторга. Его обнимали, целовали, хлопали по плечу. Все, кто только мог, прибежали снизу — теперь уже правила не действовали. Десятки фотографов осаждали Алехина, чтобы разослать во все концы мира портрет нового шахматного короля. Репортеры спешили взять у него интервью, операторы лихорадочно снимали бурную шахматную коронацию.

Только через полчаса Алехин с женой могли спуститься вниз. У самой двери Надежда Семеновна вдруг заметила, что у Саши расшнуровались ботинки. «Господи, ничего нельзя доверить, — подумала Надежда Семеновна. — Один раз сам покупал шнурки и то взял раза в два длиннее». Она хотела сказать об этом Александру, но он уже открывал наружную дверь.

В ту же секунду десятки людей бросились к Алехину с возгласами восторга и оттеснили его от Надежды Семеновны. Вдруг она увидела, что Саша начал подыматься над головами толпы и в следующий миг взлетел на воздух. Шумная, бурлящая толпа восхищенно приветствовала нового чемпиона мира. За пятнадцать тысяч километров от родины, на другом конце земного шара аргентинцы славили русский шахматный гений.

Толпа с каждой минутой увеличивалась и медленно плыла по широким улицам аргентинской столицы.

Сквозь слезы радости, застилавшие глаза, Надежда Семеновна видела нелепую, согнутую пополам фигуру Александра. Каждый раз, когда он взлетал вверх, его русые волосы поднимались над головой, как у клоуна в цирке; при этом развязавшиеся черные шнурки забавно вскидывались вверх, словно маленькие юркие змейки.

— Саша, шнурки, Саша! — крикнула Надежда Семеновна, но ее слова потонули в многоголосом крике ликования.

ТРИ КОНЯ

До начала большого международного турнира оставалось две недели. Шла напряженная подготовка: изучались будущие противники, проверялись планы грядущих сражений, изобретались новые варианты. Каждая минута была у меня на счету, все, что не относилось к турниру, было забыто, отставлено в сторону. Понятно: историческая встреча сильнейших, важнейший этап в борьбе за звание чемпиона мира!

Именно в один из таких горячих дней меня позвали к телефону.

— Здравствуйте, гроссмейстер! — послышался в трубке знакомый голос инструктора лекционного бюро.

— Здравствуйте.

— Как идет подготовка?

— Спасибо.

Я с трудом скрывал свое недовольство тем, что меня оторвали от занятий.

— К нам здесь товарищ приехал из кавалерийской части. Просит вас выступить в лагере.

— Что вы! Разве сейчас до выступлений?

— Я ему так и говорил, а он свое: позвоните.

— Нет, нет! Никаких выступлений!

— Хорошо. До свидания, — сказал инструктор и вдруг добавил: — Одну минуточку…

В телефонной трубке послышался другой голос Это был высокий звонкий тенор, от которого мембрана временами дребезжала.

— Здравствуйте, товарищ гроссмейстер. Ефрейтор Пенкин у телефона. Очень просим приехать.

— Не могу. Я очень занят.

— Хоть на часок. Наши бойцы так за вас болеют!

— Спасибо. Передайте им мою благодарность. После турнира обязательно приеду.

— Мне ребята сказали: без вас не возвращаться. Сеанс-то небольшой, досок сорок.

— Вот так небольшой! — воскликнул я.

— Сделаем меньше, — обрадовался ефрейтор, почувствовав в моем ответе возможность уступки. — Только приезжайте, мы вас встретим, все будет хорошо.

— А куда ехать-то? — неосторожно спросил я, и это было началом отступления.

В погожее воскресное утро я с трудом втиснулся в переполненный вагон электрички. Все места на скамейках были заняты: широкие сдобные молочницы дремали, опершись на пустые бидоны, надвинув на глаза цветные ситцевые платки; семейные пары с голосистыми выводками заботливо пересчитывали бесконечные свертки, заготовленные для лесной прогулка Пришлось кое-как пристроиться в узком проходе и полчаса стоять в позе, которую вряд ли смог бы придумать самый изобретательный скульптор. Рядом со мной оказались двое влюбленных, но их только радовала теснота.

В вагоне было жарко, душно. Всю дорогу я ругал себя за то, что поехал; ругал инструктора за то, что тот позвонил; ругал Пенкина за его настойчивость; доставалось и домашним за их совет надеть шляпу и новые ботинки на каучуке: а вдруг пойдет дождь!

«Зачем поехал, дурак! — с досадой твердил я себе. — Все отдыхают, идут гулять, а ты нашел себе дополнительную работу. Нашел время ехать — в момент, когда нужно экономить каждую крупицу сил, заботиться о сохранении спортивной формы. Вернусь обратно в Москву», — не раз решал я, давая себе слово выйти из поезда на следующей остановке. Но когда приближалась станция и часть пассажиров освобождала вагон, дышать становилось легче, и я ехал дальше.

На дачной платформе назначенной мне станции расхаживал коренастый, прожаренный на солнце солдат. Новая гимнастерка на нем была натуго перетянута кожаным ремнем. Под мышкой он держал деревянную шахматную доску — явные позывные прибывшему гроссмейстеру.

— Разрешите идти? — по-военному коротко спросил боец, когда я подошел к нему.

— А это далеко?

— Нет! Километров восемь, — успокоил меня солдат.

— Ого! — не удержался я.

— У нас есть транспорт, — сообщил солдат и повел меня в конец платформы.

Там, где кончался деревянный настил и начинался низкорослый кустарник, стоял большой породистый конь, привязанный к телеграфному столбу. Лоснящаяся, до блеска вычищенная гнедой масти шерсть отсвечивала на полуденном солнце игольчатыми бликами; ровно постриженная грива мягко свисала сбоку стройной, упругой шеи. Видимо, специально к моему приезду на обеих сторонах мощного крупа лошади шерсть была зачесана ровными квадратиками, образуя правильные клетки шахматной доски.

— Садитесь, — предложил мне солдат, жестом приглашая вскочить в новенькое кожаное седло.

Легко сказать: садитесь! А если это делается первый раз в жизни? Ему хорошо говорить — садитесь, но ведь для этого нужно достать ногой до стремени, а оно почти на уровне твоих глаз. Конь-то гигант, а ты… да что там говорить! Садиться! Ну, положим, как-то взберешься в седло, сядешь, а потом? Лошадь начнет шагать, а ты? Что с тобою будет? А если побежит?!

Огромное красноватое туловище коня обдавало меня жаром и со всех сторон загораживало горизонт. Подавленный, в нерешительности стоял я, примериваясь к гиганту. Рядом с ним я казался себе ничтожным и маленьким. Как можно управлять такой громадиной? Вмиг сбросит под ноги и растопчет, как букашку.

— Я лучше пешком, — тихо сказал я солдату, стараясь не смотреть ему в глаза.

Солдат взял коня под уздцы и зашагал вперед, показывая дорогу.

Мы пошли по обочине пыльного проселка, пересекая то широкое поле, то заросли кустарника, то маленький лес. Я пытался заговорить со своим спутником, но, видимо непривычный к разговорам, он отвечал односложно, а то и совсем отмалчивался. В конце концов я отстал — мне не под силу был темп, предложенный натренированным бойцом. Ведя под уздцы лошадь, солдат вскоре ушел далеко вперед. Временами он совсем скрывался среди кустов, и только его шахматная доска на зеленом фоне служила мне хорошим ориентиром.

Вскоре я пожалел, что отказался ехать на лошади: от непривычной ходьбы в новых ботинках заболели ноги. Крахмальный воротник мучительно сжимал шею. Мне было жарко, хотя я и снял пиджак; полуденное июньское солнце с каждой минутой все сильнее жгло пересохшую землю. Где-то высоко в небе надоедливо тянул свою трель жаворонок, в тени кустов то и дело появлялись рога жующей коровы или полусонная морда дремлющего пса. Эти встречи еще более затрудняли мой путь: каждый раз приходилось описывать большую петлю вокруг опасного животного.

Мы прошли всего с километр, а у меня уже не было сил идти дальше.