— Я думаю, лучше доиграть до конца этот матч, — немного подумав, произнес Алехин. — Боюсь, мы с вами не скоро договоримся, и у нас действительно вырастет борода, пока мы еще раз встретимся. Пусть уж она вырастает от ничьих!

Этот решительный отказ Алехина создал напряженность за столом. Капабланка сразу умолк, перестала шутить и Кончита. К счастью, обед к этому времени кончился и можно было расходиться. Алехин и Диллетайн попросили разрешения подняться из-за стола и, распрощавшись, ушли.

Кончита видела, как сильно расстроился Капабланка. Да и у нее самой, пожалуй, впервые за все время матча появилось ощущение, что дон Хосе не сможет удержать титул, она уже не верила в собственные предсказания. И сердце ее не обманывало: ближайшее будущее принесло Капабланке новый чувствительный удар.

— Должен признаться: я изменил свое мнение о Капабланке. Он более достойный боец, чем я предполагал.

Слова Ласкера удивили Ауеса. Слишком уж часто ему приходилось слышать неодобрительные отзывы своего соотечественника об игре кубинца. Ему хорошо была известна давняя ссора между ними. Он подумал: Капабланка скоро потеряет звание чемпиона мира, и, может быть, поэтому Ласкер стал к нему более снисходителен, простил прошлые высокомерные высказывания и статьи.

— Я говорил, что Капабланка легко деморализуется после проигрыша, что он нестойкий боец — продолжал Ласкер. — Это было правильно: постоянные удачи, успех его избаловали. Но вот кубинец проиграл подряд две партии, одиннадцатую и двенадцатую. Под угрозой оказался титул шахматного короля. И, к чести Капабланки, в этот момент он преобразился. Его замечательные природные способности, огромный талант — все было мобилизовано для спасения матча. Не вина кубинца, что ему не удалось ничего сделать — таким великим оказался его противник!

— Но, доктор, не рано ли вы хороните Капабланку? Его дела не так уж плохи, — запротестовал Ауес. — Счет пока четыре — три, кубинцу нужно выиграть одну партию, и счет уравняется.

— Нет, дело его безнадежно. Посмотрите последние партии матча, и вы убедитесь, что песенка его спета.

— Как раз это-то меня и не убеждает. Да и не только меня — многие теперь, как никогда, верят в звезду Капабланки. Ну давайте посмотрим: двадцать девятую партию он выиграл, в двадцать седьмой лишь грубый просмотр не дал ему возможности довести до победы прекрасно игранную партию. А в тридцать первой! Вы же сами только что сказали: случайная ничья, позиция Алехина была проигрышной. Вот как сейчас играет Капабланка! А что Алехин? Он выиграл последний раз три недели тому назад, с тех пор ничего не может сделать.

— Дорогой мой, все это видимость. Вы смотрели матчи равных по силе боксеров? Иногда в седьмом или восьмом раунде один из бойцов наносит противнику сильнейшие на вид удары. Кажется, вот-вот они приведут к концу боя, к победе. Но знаток только сокрушенно качает головой — его такие удары не обманут. Потому что эти удары мягки, как вата, их наносит боец, совсем измотавшийся. Противник только потому и допускает их, не уклоняется, что знает их безвредность. А сам спокойно ждет случая провести решающий удар — нокаут.

— В шахматах нокаутировать не так-то просто, — запальчиво возразил Ауес. — Можно ждать нокаута и за это время проиграть несколько партий.

— Я говорю примерно, — согласился Ласкер. — Конечно, разница между боксом и шахматами огромная, но есть в этой аналогии и много верного. Вот посмотрите. Капабланка выиграл двадцать девятую партию. А как выиграл? Лишь после грубой ошибки Алехина, Но вы учтите, как замечательно защищался русский — это была изумительная оборона, только случайно не увенчавшаяся успехом. Знаете, что сказал один умный поклонник Капабланки? Он заявил: «После упущенной победы в двадцать седьмой партии я считал, что Капабланка еще сможет спасти матч, но после выигрыша им двадцать девятой я окончательно убедился, что дело его проиграно!» Блестяще сказано, с тонким пониманием психологии борьбы. И все же Капабланка герой, — продолжал Ласкер. — Вспомните, как он нападал на Алехина с тринадцатой по двадцатую партии. Какие интересные новинки применял, с какой изобретательностью играл дебюты. Казалось, вот-вот кубинец достигнет успеха, но ему противостоял настоящий гений. В критические моменты Алехин делал чудеса, спасал партии, которые никто не смог бы спасти.

— Э, доктор! Вы скромничаете. Уж кто-кто, а вы-то по спасению трудных позиций навсегда останетесь непревзойденным.

— Это было давно, а теперь играют по-иному, — не принял похвалы экс-чемпион. — Знаете, какая еще партия расстроила Капабланку? Семнадцатая. В ней он делал все, что нужно: разбил неприятельские пешки, готовился собирать урожай. А Алехин на его технику отвечал выдумкой, да еще какой выдумкой! «Если уж я не смог выиграть эту партию, — заявил тогда Капабланка, — то я не выиграю матча».

— Я смотрю, вы следите за матчем, читаете все, что о нем пишут, — удивился Ауес. — Вы же сказали, что совсем бросили шахматы.

— Мало ли что я сказал. А слежу за матчем, очевидно, потому, что все еще шахматист.

В это время пришел Земиш. Он сообщил, что, судя по аргентинской печати, напряжение там достигло небывалого уровня. Североамериканцы все еще держат сторону своего любимца, но аргентинцы уже покорены искусством русского. Оба противника изрядно устали — еще бы: уже сыграно больше тридцати партий! Все ждут со дня на день окончания матча.

— Да, матч скоро кончится, — согласился Ласкер. — Алехин обращается с кубинцем, как с прирученным львом. В тридцать первой партии он дал ему все возможное для победы, но Капабланка не сумел выиграть. Воля Алехина одержала победу, дело кубинца проиграно!

— Признайтесь, доктор, а ведь вам жалко Капабланку! Талантливый шахматист.

— Это настоящий шахматный гений! По силе интуиции, по умению быстро схватывать позицию и намечать верный путь игры Капабланке нет равных и не скоро будет. Но талант его распылился в серии легких успехов. Когда-то он был превосходным шахматистом — полным неистощимого огня, пламенной энергии, напора…

— Все это было, а теперь он скоро будет экс-чемпионом мира, — печально заметил Земиш.

— Природа дала Капабланке могучий темперамент и неистощимую фантазию, — патетически произнес Ласкер. — Но он подавил в себе эти дары горячего южного солнца ради расчетливой техники. И теперь шахматная Немезида уготовила ему жестокое возмездие.

— Мама миа! — воскликнул доктор Кастилио, войдя в клуб. — К вам сюда невозможно пробраться! Вы знаете, — обратился он к Надежде Семеновне, — иду в клуб — не пускают. Я им говорю: «Я доктор, лечу Алехина и Капабланку». А они смеются. «Капабланке, — кричат, — никакая медицина уже помочь не может, а Алехин и без врачей справится!»

Надежда Семеновна со своего места видела сквозь стеклянные двери, как волнуется у входа толпа, как яростно набрасываются болельщики с расспросами на каждого выходящего из клуба. Да и в самом турнирном помещении сегодня было тесновато, никогда до сих пор, даже в дни самых боевых встреч, не толпилось столько народу.

Все считали, что матч скоро кончится. Вчерашняя тридцать четвертая партия была отложена в тяжелой позиции для Капабланки, хотя некоторые рьяные сторонники кубинца еще надеялись, что техника его восторжествует и ему удастся спастись. Выиграй Александр эту партию, матч будет окончен. Такая нужная, долгожданная шестая победа!

Последние дни Надежду Семеновну буквально осаждали зрители, и это всеобщее внимание утомляло ее, нервная обстановка последних дней заметно подорвала ее силы: она осунулась, стала раздражительна. И как было не волноваться!

После двадцати одной партии Саша одержал четыре победы, Капабланка — две. Казалось, все в порядке: Саше нужно выиграть всего две партии, чтобы стать чемпионом. И вдруг он проигрывает двадцать девятую! Какую горечь пришлось испытать Надежде Семеновне! Хорошо хоть тридцать вторая партия досталась Саше, теперь лишь одно решающее очко отделяет его от заветной цели.