— Честно? — по-детски наивно спросила Азея.
— Честно, — Адрис улыбнулся, — забудьте о невзгодах. Теперь у вас все будет по-другому. Просто дождитесь.
Азея была готова ждать. Потому что теперь в ее темной жизни, запутанной, как скомканная паутина, наконец-то появилась хоть какая-то определенность.
Эпизод IV
Предсказания Адриса оправдались. Уже через неделю, с трудом, но перебарывая боль, забинтованный с ног до головы, Линвард поднялся, и, подобно своему лекарю, опираясь на палку, вышел на воздух. Под руку его вывела Азея, беспокойно, то и дело, заглядывая в лицо мужу.
Линвард, как бы сильно не радовался возвращению к жизни, как бы не благодарил Богов, что они спасли Азею в трудный миг, не мог этого выразить. Когда надоевшие до бешенства стены подземелья сменились развалинами города, в которых копошились, как муравьи в своем разоренном песчаном холмике недавние горожане, Линвард вдохнул полной грудью. И почувствовал, что у воздуха другой запах. Чужой, не родной, отдающий мертвечиной. Только не человеческой. Так умирал и разлагался Аборн. Не было его больше, от той столицы, что он некогда защищал, остался только битый камень, руины дворца да чудом выстоявший храм. Линвард смотрел на развернувшийся вокруг разгром, а сам чувствовал, что не только город разорен. Это его жизнь, только в отличие от Аборна, ее еще можно восстановить. Начать все заново, но не здесь. Не в доме, где погибла Эльда, не на этой земле, где фелидийцы безжалостно резали друг друга. Где-то в другом месте, не важно, где, но, наверное, чем дальше, тем лучше. Рядом будет любимая жена, дети. Теперь уже и его. Адрис недавно заметил странности в поведении и здоровье Азеи, осмотрел ее и сказал то, от чего Линвард сначала утратил дар речи, а затем долго и безудержно хохотал. Азея была беременна. Больше месяца… Боги, после всего пережитого, дали ей еще один шанс.
Линвард с трудом, перебарывая боль в сердце, смирился со смертью Эльды. Но, подобно Азее, вместе с подругой как будто утратил частичку себя, важную, весомую. Без нее можно жить, только никогда уже не будет так, как прежде. С Эльдой безвозвратно сгинула связь с безмятежной порой, когда в плохое просто не верится. С детством. С дружбой. Это угнетало, мешало счастью разверзнуться.
Еще одно мучило нестерпимо. Судьба Аллера… Азея рассказала об услышанном ею на площади, Линвард понял, что помилования ждать не придется. В лучшем случае — заключение, но и в это верилось мало. Предателей никогда не жаловали, а на Аллера иначе и не смотрели. А в день, когда Линвард оставил подземелья, то, что осталось от Аборна, облетела весть о предстоящей казни изменников Фелидии. Безрадостный конец стал слишком очевиден.
— Не ходи, не надо, ты еще не окончательно поправился, — умоляла Азея, но Линвард только отрицательно покачал головой на ее просьбы.
Теперь они шли вместе, медленно, не спеша, к Храмовой площади, на которой уже соорудили эшафот. Перед ним толпились зеваки, не так много, чтобы беспокоиться о давке или беспорядках. В Аборне вообще осталось не больше четверти от его населения. Люди начали покидать город сразу же после известий, что восстанавливать его не будут, а столица переносится в Балию. Вслед за новыми правителями, пообещавшими, что в Балии всем пострадавшим от штурма, обратившимся за помощью, выделится временное жилье, а затем выстроятся новые дома, Аборн покидали беженцы. Они уходили, не оглядываясь, а брошенный город только с тоской смотрел, как тают вдали черные точки повозок, телег или просто пеших.
Теперь Линвард стоял перед эшафотом, тревожно разглядывая мускулистую фигуру палача в черном, надвинутом на лицо капюшоне. Тот замер в ожидании, опираясь на страшное орудие своего труда. На остро заточенном лезвии топора серебряной искоркой горел пробившийся на площадь сквозь облака одинокий солнечный луч.
Люди шептались, ждали. Линвард и Азея без лишних усилий пробрались во второй ряд.
— Линвард, — прошептала Азея, оглядывая страшное, угловатое сооружение, косясь на палача, его топор и корзину рядом с большим чурбаном, — неужели это происходит?
— Да, — Линвард вздохнул, — ты еще не привыкла?
Азея отвернулась, и тогда послышался стук копыт и грохот раскаченной телеги, направляющейся к эшафоту. Привезли преступников, всего десять человек. Увешанные цепями и кандалами, униженные, сломленные, они сидели в телеге и угасшими взорами рассматривали последнее, что им было суждено увидеть в этом мире.
Азея привстала на цыпочки, стараясь разглядеть Аллера, но не смогла. В глазах рябили чужие, не известные, но одинаково безнадежные лица. Линвард же, нахмурившись, просто ждал, смотря на поднимающегося человека в пурпурной мантии. Обвинитель… Он развернул перед глазами свиток, набрал в легкие воздуха и важно, четко произнося каждое слово, принялся читать приговор. Осужденных обвиняли в предательстве Фелидии, уклонении от приказов, убийствах и прочих злодеяниях, направленных против страны, ее жителей и короля. Жестокие слова превращали недавних воинов в преступников, которым нет ни уважения, ни пощады.
— Это же не правда, — возмущенно шептала Азея, — они же только…
— Мы не судьи, — твердо ответил Линвард, погладив руку жены, — а судьи нас не спрашивают.
Азея хотела что-то сказать, но тут по одному на эшафот стали подниматься осужденные. Процедура казни была проста и ужасающе быстра. Обвинитель зачитывал имя, звание и причину приговора, несчастный произносил последние слова, после чего палач надевал ему на голову мешок, сажали на колени перед чурбаном и… Один взмах топора, зажатого в крепких руках решал человеческую жизнь. Она обрубалась в присутствии почти безразличных зрителей, которым просто было любопытно как это — умирать.
Азея отворачивалась всякий раз, когда тяжелое, смертоносное лезвие топора летело вниз к своей цели. Линвард же смотрел. Он оцепенел, замер и только дыхание выдавало в нем еще живого человека. Он все понимал, но ничего не чувствовал: ни жалости, ни боли, ни ужаса, ни гнева. Топор снова и снова ухал в пустоту его души, из которой снова поднимался, чтобы нанести последний для кого-то удар.
Но вот чувства проснулись, толкнули вперед, а сердце заметалось между прутьев ребер. На эшафот вывели Аллера. Азея еле слышно вскрикнула и от неожиданности прикрыла ладонью рот. Человек, которого вели, обвязанный цепями и, из-за их тяжести, через силу переставлявший ноги, меньше всего походил на их старого, верного друга. Аллер шел, как затравленный, но еще помнящий о ненависти к людям, огромный черный зверь, горбясь, не оглядываясь. Голова его низко склонилась, слипшиеся в сосульки волосы заслоняли лицо, однако между ними удавалось разглядеть безразличный, пустой взгляд безумца. Сильный человек уже давно умер. Он ушел, осталась только раковина, в которую, как рак-отшельник, заполз жестокий, ненавидящий весь мир дух. Сейчас он дремал, но стоило бы снять цепи и ослабить кандалы, как зверь проснулся бы, вспомнил что-то, чего он не в силах простить, и отправился убивать. Не без причины, потому что для него каждый был в чем-то виновен.
Азея уткнулась носом в грудь мужа, не в силах смотреть на то, во что превратился Аллер, Линвард свободной рукой обнял ее, сжал, не позволяя двигаться. Азея не должна была помнить этого.
Аллер даже прощального слова не произнес, только тупо, отстраненно взглянул на своих палачей и как будто усмехнулся. Покорно встал на колени, опустил голову на чурбан. Топор поднялся над оголившейся шеей. Большего Линвард не видел. Он зажмурился и отвернулся. В памяти остался только звук — глухой удар, шлепок, вздох толпы, после которых, не размыкая глаз, Линвард развернул Азею и подтолкнул ее из толпы.
На дворцовую площадь они вернулись только к вечеру. Хотели забрать прах Аллера и похоронить его по всем законам и традициям. Но им злорадно рассмеялись в лицо. Объяснили потом, что тела всех преступников уже сожгли, а прах был смешан, засыпан в одну урну, что зарыли под безымянной плитой в забытом уголке кладбища.
