Переступая с ноги на ногу и подпрыгивая, она топчется по другую сторону строя идущих людей и пытается встретиться с тобой глазами. Ты кричишь, целясь в ее сморщенный, как у плачущего ребенка, лоб:

– Вот закроют двери, тогда и пойду!

Только после этих слов мамино лицо разглаживается.

– Ты обязательно должен прийти, – говорит она – до того, как сядет солнце! Чтобы всей семьей вместе поужинать.

Прошло меньше часа, как ушла мать, и ты снова поднимаешься, издалека заметив старика в коричневом традиционном халате и черной шляпе европейского покроя. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, как ему жарко в этом одеянии. Совершенно седой, он идет, опираясь на трость и с трудом переставляя дрожащие ноги. Чтобы ветер не разбросал листы бумаги, ты кладешь на них учетную книгу, ручку и спускаешься по лестнице.

– Вы кого-то ищете?

– Сына и внучку, – шамкает старик. У него уже выпали все зубы.

– Вчера приехал из Хвасуна, добрые люди подвезли на культиваторе. Сказали, на нем в город въезжать нельзя, вот я и пошел в обход по горной тропинке, где нет постов военных. Еле-еле дошел.

Старик глубоко вздыхает. На торчащих редких волосинках вокруг губ скопились серые капельки слюны. Ты не можешь понять, как этот дедушка, с трудом шагающий по ровной дороге, смог пройти по горной тропе.

– Наш младший сын, он того, немой… В детстве переболел лихорадкой, с тех пор и не говорит. Позавчера из Кванчжу вернулся один человек, сказал, что в центре города солдаты забили дубинками немого и что случилось это уже несколько дней назад. Вот и я отправился сюда.

Поддерживая старика под руку, ты ведешь его вверх по лестнице.

– Да, а наша внучка, дочка старшего сына, учится в университете Чоннам и снимает комнату неподалеку от него. Так вот, вчера я пошел к ней, а мне говорят – пропала без вести… Уж несколько дней ее никто не видел, ни хозяйка дома, ни соседи.

Вы входите в зал, и ты надеваешь маску. Женщины в траурных одеждах собирают в узлы бутылки с водой, газеты, пакеты со льдом и фотографии покойных. В зале находятся и те, кто спорит с другими родственниками, перевозить гроб домой или оставить здесь.

Старик уже не нуждается в твоей поддержке. Он идет вперед, закрыв нос смятым носовым платком из марли. Рассматривая одно за другим лица покойников, выделяющиеся на фоне белой ткани, он мотает головой. Ритмичный стук его трости об пол приглушает прорезиненное покрытие.

– …А это кто? Почему закрыто его лицо?

Старик указывает на тело, с головой накрытое тканью. Ты стоишь в нерешительности, оттягивая этот момент. Это входит в твои обязанности, но ты всегда действуешь нерешительно. За белой тканью с пятнами засохшей крови и гноя тебя ожидает изуродованное женское тело. Когда ты откинешь покрывало, появится глубоко рассеченное штыком лицо, изрезанное плечо, разлагающийся холмик груди, виднеющийся сквозь рваную блузку. Ночами, когда ты в столовой на подземном этаже засыпаешь на приставленных друг к другу стульях, этот образ врывается в сознание, и глаза распахиваются сами собой. Штык вонзается уже в твое лицо, протыкает его, рвет грудь, и ты весь содрогаешься от этого кошмарного видения. Ты проходишь вперед, делаешь шаг в сторону тела, лежащего в углу. Все твое существо невольно устремляется прочь от него, словно тебя тянет назад какая-то сила, мощная, как огромный магнит. Борясь с этим чувством, ты втягиваешь голову в плечи и двигаешься вперед. Ты наклоняешься, чтобы откинуть покрывало, и тусклая струйка воска, расплавленного синевато-зеленоватым глазком свечи, стекает вниз.

Как долго дух витает рядом со своим телом?

Трепещут ли, как у птички, его крылья? Дрожит ли при этом огонек свечи?

Возникает мысль: «Хорошо бы зрение ухудшилось настолько, чтобы и вблизи видеть только смутные очертания». Но сейчас все видно четко. Прежде чем откинуть белую ткань, ты заставляешь себя держать глаза открытыми. Прикусывая губы с такой силой, что выступает кровь, ты снимаешь покрывало с тела. И даже после того, как ты снова медленно накрываешь его, ты держишь глаза открытыми. «Все равно бы убежал, – думаешь ты, стиснув зубы. – Даже если бы тогда упал не Чондэ, а вот эта девушка, ты бы убежал. Даже если бы упали старшие братья, даже если бы упал отец, даже если бы упала мать, ты все равно бы убежал».

Ты оглядываешься и смотришь прямо на старика, смотришь, как его седые волосы поднимаются дыбом. Терпеливо ждешь, когда он ответит на твой безмолвный вопрос: «Это ваша внучка?». Я не прощу. Ты смотришь прямо в дергающиеся глаза старика. В глаза человека, который увидел самое ужасное, что только можно увидеть на этом свете. Я ничего не прощу. И самого себя не прощу.

Наши тела уложены крест-накрест друг на друга.

Поперек моего живота лежит незнакомый мужчина, а поперек его живота – незнакомый молодой человек старше меня. Его волосы касаются моего лица, а мои босые ноги упираются в ямки под его коленями. Я могу видеть все это, потому что парю очень близко от своего тела.

Подошли они. Торопливо. В пестрой военной форме, в касках, на рукавах повязки с красным крестом. Встав друг напротив друга, они стали поднимать нас за руки и за ноги, а затем бросать в армейский грузовик. Действовали механически, словно грузят мешки с зерном. Чтобы не потерять свое тело, я цеплялся то за щеки, то за шею, так и забрался в кузов. К моему удивлению, я оказался там один. То есть я не встретил других духов. Пусть много духов витает где-то здесь поблизости, но я не мог увидеть или почувствовать ни одного. Оказывается, выражение типа «встретимся на том свете» не имеет никакого смысла.

Они молча забросили в грузовик все наши тела. Мое сердце остановилось из-за большой потери крови, но даже после этого она все продолжала течь, и мое лицо стало похожим на лист писчей бумаги, тонкий и прозрачный. Я первый раз посмотрел на свое лицо, закрытые глаза, и все это показалось мне совсем незнакомым.

С каждой минутой приближался вечер. Грузовик выехал за пределы города и помчался по пустынной дороге через охваченную сумраком равнину. Когда он поднялся на невысокий холм, где густо росли дубы, впереди стали видны металлические ворота. Грузовик ненадолго остановился, и двое караульных отдали честь. Долгий и тонкий скрежет металла раздался дважды – первый раз, когда солдаты открывали ворота, и второй раз, когда закрывали их. Грузовик проехал еще немного вверх по холму и остановился на пустыре между одноэтажным бетонным зданием и дубовой рощей.

Они вышли из кабины грузовика. Открыли задвижку в задней части кузова и, снова работая парами, начали переносить наши тела, хватая их за руки и за ноги. Соскальзывая и цепляясь за подбородок и щеки, я следовал за своим телом. Я парил над одноэтажным домом, в котором не светилась ни одна лампочка. Хотелось узнать, что это за здание. Хотелось узнать, куда нас привезли, куда сейчас несут мое тело.

Они вошли в чащу за пустырем, где беспорядочно росли деревья и кусты. По указанию человека, на вид старшего по званию, наши тела снова сложили крест-накрест. Мое тело в этот раз было вторым снизу, поэтому, придавленное другими, оно сплющилось. Но крови, которая могла бы вытечь под такой тяжестью, в нем уже не осталось. Запрокинутая назад голова, закрытые глаза, приоткрытый рот – мое лицо в тени кустарников выглядело еще бледнее, чем раньше. Тело мужчины, уложенное на самом верху, они накрыли соломенным мешком, и теперь башня из мертвых превратилась в труп огромного чудовища с несколькими десятками ног.

Они ушли, и стало еще темнее. На западе медленно растворились последние краски вечерней зари. Я устроился сверху на башне из тел и наблюдал, как бледный полумесяц пробивается сквозь окутавшее его серое облако… Лунный свет уронил тень на чащу и на лицах мертвецов запечатлел узор, похожий на причудливую татуировку.

Кажется, время близилось к полуночи, когда я почувствовал чье-то очень тихое и нежное прикосновение. Я лишь ждал, что будет дальше, не зная, кому принадлежит эта безмолвная тень без лица и тела. Я хотел вспомнить, как можно разговаривать с духом, но осознал, что никогда не учился этому. Кажется, и этот дух тоже не знал, как завязать разговор. Все наши усилия мы направили на то, чтобы наладить контакт, но единственное, что нам удалось – лишь почувствовать, что мы думаем друг о друге. Наконец, словно потеряв надежду, незнакомый дух отлетел прочь, и я снова остался в одиночестве.