Елена Ластовина Дочь художника Поэзия – всегда истерика… Так бесстрашно заявляет едва ли не самая юная поэтесса данной кассеты. А чего ей бояться – она с каждым годом растет как на дрожжах в поэтическо-духовном и физическом смысле. Ей присуща так необходимая в молодости безоглядность, смешанная с косноязычностью, но всегда отдающая молочной прелестью: Там, где джинсы мокры от шампанского, Там, где ты не услышишь испанского, Там, где я не увижу француза, Нервно курит субтильная муза. То ль по воле своей став бездомной, То ль забытая старым поэтом, Наслаждается речкой бездонной Русской речи вприкуску с рассветом… Речь, бездонная, как речка, да еще вприкуску с рассветом – это истинное наслаждение для знатоков и любителей неподдельной поэзии. И коль Елена Ластовина уже достигла пусть не горных, но хотя бы курганных высот, дай ей бог продолжать в том же духе. Лично с ней я связываю определенные надежды на существование хорошей волгоградской поэзии. Василий МАКЕЕВ, член Союза писателей России «Возьми стихи мои и скомкай…» Возьми стихи мои и скомкай. Ни синеглазой Незнакомкой мне – ни женою декабриста не быть в Сибири серебристой. Надев на шею галстук красный, не выходить на путь опасный, не покушаться на царя на перекрестках октября. Мне барышней юной из города N не прочитать французского романа, не попадать к фашистам в плен, но плакать, словно Ярославна, ведь я и внучкой и сестрой была, родимый мой герой… Как страшно, что бываю дочкой я лишь в тот миг, когда за строчкой строку пишу в строфе, письме. Пожаловалась бы зиме, а также декабрю-отцу, но сил нет. Ветер – по лицу, по сердцу – боль, по жизни – гибель, луна унылая на прибыль. «Когда-нибудь уехать в Прагу…» Когда-нибудь уехать в Прагу, где жили Моцарт и Марина, и утро подарить витринам, а ночью взяться за бумагу, наполнить духом плоть строки и вспомнить тех, что далеки, и слушать песни колоколен, и знать, что защищает Голем всех посетителей концертов. А утром вынуть из конвертов листки, зовущие обратно, и ощутить на скулах пятна. Пройтись по Карлову Мосту, губами к старому кресту приложиться к церквушке, а потом с пивом в кружке в каком-нибудь уютном баре подумать вдруг… О самоваре! И утром самым первым рейсом по воздуху или по рельсам спешить! Вперед! А не назад! Туда, где есть вишневый сад, антоновка и лопухи, туда, где пишутся стихи. «В залатанных джинсах…»
В залатанных джинсах, в прокуренной куртке мне нравится слушать сентябрьский ветер, когда ты ладонь мою греешь своей, и движемся мы по ночному пространству родного нам города, — он уже длится четыреста лет. Плюс шестнадцать. Прохладно. Как странно знакомых знакомых (с гитарой, флейтой или скрипкой) встречать в подземном переходе, на каждом каменном углу, у ларька – сигареты и пиво. Пить и петь. А с утра на вокзале расставаться, глядеть не в глаза, а куда-нибудь в сторону. Сможешь? А когда я спрошу тебя: что там? То ответь: красно-жёлтые листья. Мальчик их собирает для мамы, а смешных воробьев кормит хлебом синеглазая девочка в белом. «Ни красок нету, ни красы…» Ни красок нету, ни красы, горят рябины кисти, холсты, листы и листья. Не можешь ни ты, ни весы измерить груз воспоминаний: конь снежный, лыжи, горка, сани. Я не забуду ту зимовку, ВДНХ и Третьяковку, Арбат, кафе, музей и твоих знаменитых друзей, прогулки по ночной Москве, обед весенний на траве, дожди, осенние цвета, в пустом автобусе места, на стёклах контуры лошадок… Теперь я здесь – без шоколадок, без шалостей, шаров и шуток. Семь лет – чудесный промежуток, но я уже не верю в чудо. Я – дочь художника. Мне худо. «Ни отчества нет, ни отечества…» Ни отчества нет, ни отечества, Одно одиночество есть, — Не только привычка младенчества, Но также и горькая месть Отцу или родине-матери, Сурово сжимающей меч. Уплыть бы по Волге на катере Туда, где разлук нет и встреч. А в городе этом словом Октябрь золотит всё без цели, И страшно подумать о новом, И снова почувствовать в теле Естественность всю единочества, Осенний огонь одиночества… |
