Они прошли хорошо. Не обошлось, конечно, без споров - в Аттике иначе не бывает, - но я рассудил их так, что зрители одобрили мои решения; и проигравшие, чтоб не срамиться, тоже с ними согласились. Призы были такие, что удовлетворили бы хоть кого... Но самые лучшие я назначил за гонки колесниц - в честь Посейдона, Отца Коней. Первым призом был эллинский боевой конь, приученный к колеснице. Вторым - женщина... Она была самой молодой из служанок отца, эта синеглазая сучка, и когда он еще жив был - в лепешку расшибалась, чтоб забраться ко мне в постель. Зная, что я про нее знаю, она была рада попасть к другому мужчине, которого ей легче будет дурачить, да еще покрасоваться по пути перед сотней воинов. Она была наряжена как царица, и меня превозносили за щедрость... Третий приз - баран и треножник.
Отец получил всё, что ему причиталось. Теперь заперли обитые бронзой двери и засыпали проход к ним... Его тень уже должна была пересечь Реку и присоединиться к воинству мертвых. Скоро курган оденется травой, на нем будут пастись козы...
Юноши, принимавшие участие в Играх, ушли с луга искупаться и одеться, их голоса были свободны и жизнерадостны... Старики собрались отдельно. Они не согрели кровь в состязаниях и еще ощущали холод смерти, потому были поначалу суровы и торжественны. Но вскоре и от них донесся веселый шум, как стрекотание кузнечиков в погожий осенний день, когда морозы, кажется, еще далеко.
Я пошел переодеться к пиру. Вечер был теплый, царское облачение давило тело и имело какой-то противный затхлый запах... Я подумал о Крите, где только старики и простолюдины закрывают свое тело, а принцы ходят почти такими же нагими, как боги. Чтобы не выглядеть слишком чужим, я надел эллинские короткие штаны из ярко-красной кожи, широкий пояс, усыпанный ляписом; но сверху - только царское ожерелье и надлокотные браслеты. Теперь я был наполовину царь, наполовину бычий прыгун - внешне, как и в душе. Так я чувствовал себя увереннее.
Молодежь разглядывала меня во все глаза. Раньше, занимаясь борьбой, я обрезал себе волосы на лбу по брови, чтоб нельзя было схватить меня за чуб, - они подхватили это (стрижка и по сей день называется "под Тезея"). Теперь, я видел, переймут и одежду... Но мое внимание было посвящено гостям: надо было разобраться, кого не хватает, подошло время сосчитать моих врагов. Оказалось, что все сильнейшие вожди были здесь - кроме одного, самого сильного. Я много слышал об этом человеке. Это было скверно.
На другое утро я пригласил их всех в Палату Совета. Впервые сидел я на троне Эрехтея; вдоль расписных стен, на скамьях, обитых узорчатыми коврами, расположились владыки Аттики... Я постарался забыть, что многие из них имели сыновей старше меня, и сразу перешел к делу. Минос мертв, его наследник Минотавр - тоже; на Крите смута: двадцать разных хозяев, а точнее - ни одного. Эта весть должна птицей облететь царства Ахейцев. "Если мы хотим быть хозяевами островов, а не вассалами какого-нибудь нового Миноса, - нам необходимо выйти в море".
Крит - страна золота, потому меня охотно поддержали. Один из них встал и сказал, что для победы над такой большой страной нужны союзники. Это было разумно, и у меня был ответ... Но у наружных дверей послышался шум, и мои гости заерзали. На их лицах был страх пополам с ожиданием, а некоторые обменялись потаенной улыбкой, как в предвкушении забавного зрелища.
Снаружи донесся звон снятого оружия - в зал вошел человек. Это его не было на пиру; он пришел с опозданием на совет.
Его никчемные извинения звучали оскорбительно, но я их выслушал до конца, изучая его. Никогда прежде я его не видел; он редко вылезал из своего логова на Кифероне, где охотился за путниками на Фиванской дороге. Я представлял его страхолюдным, но он оказался очень мил - этакий гладкий, упитанный пончик...
- Нам пришлось ждать тебя, Прокруст, - сказал я. - Но ты пришел из горной страны, и дороги у вас наверно ужасны...
Он улыбнулся. Я стал коротко излагать ему дело. Отец не трогал его двадцать лет, не рискуя ввязаться в войну с ним, - все присутствующие это знали. С тех пор как он вошел, никто на меня не смотрел и, наверно, никто меня не слушал; было ясно, что его они боятся больше, чем меня, - и от этого стало не по себе.
Я еще говорил, когда вдруг услышал визг из-под скамьи возле него. Мой пес Актис выскочил оттуда, подхромал ко мне, держа на весу переднюю лапу, и, дрожа, лег возле меня. Как это получилось, я не заметил, но стал гладить собаке уши - и тут заметил его ухмылочку. Меня как ударило: "О Зевс! Ведь он старается запугать меня!"
Все эти подхалимские рожи вокруг вогнали было меня в тоску, но теперь я был натянут как тетива. Чтоб меня так разозлили, а я бы остался сидеть такого еще не случалось; однако на этот раз я не подал виду и ждал.
Успели высказаться несколько человек, когда он поднялся и взял ораторский жезл. Было видно, что он воспитывался в княжеском доме.
- Я голосую за войну, - сказал он. - Те, кто боится битв, - никогда не оставят своим сыновьям домов, богатых золотом и рабами. - Раскланялся во все стороны, как будто сам придумал эту затасканную формулу... Никто не осмелился улыбнуться. Мне тоже было не до шуток. - И потому, - продолжал он, - прежде чем говорить о кораблях и войске, мы должны, следуя обычаю, выбрать военного вождя, поскольку царь наш слишком молод.
Упала тишина. Тихонько перешептывались... Никто не высказался за меня. Чуть раньше это бы меня обескуражило, но теперь - нет. Уже нет.
- Мы выслушали тебя, Прокруст, - говорю. - А теперь послушай меня. Корабли на Крит поведу я, и тот кто пойдет со мной не прогадает, потому что я знаю Лабиринт не хуже, чем ты - тропы Киферона. Ты!.. Смердящий шакал, забивший логово гниющими костями!..
Его улыбка застыла. Он на самом деле думал, что я не решусь бросить ему вызов здесь, в моем собственном доме! Он пришел позабавиться моим унижением - что же сумел вытерпеть отец, чтобы довести до такого?
- Ты не был на пиру, - продолжал я, - хотя человек, оказавший гостеприимство такому множеству путников, должен бы иметь друзей повсюду!.. А еще я слышал, будто кровать твоя настолько хороша, - ни у кого не хватает мочи выбраться из нее, разве что унесут... Я приеду ее посмотреть. Только уж не уступай ее мне, слишком долго ты ее уступал гостям... Когда я тебя навещу - ты будешь лежать в ней сам, клянусь головой Посейдона!
