– Возможно, у меня плохо и с тем и с другим. А вот ты вдруг почему-то перестал дружить с законом. У тебя что, есть разрешение Кальмарского губернского управления на подъем артефактов с военного корабля, являющегося собственностью России? Ведь ты лучше моего знаешь, сколько людей только и ждут, чтобы дискредитировать тебя, – сухо напомнила Сара.

– Ладно, не злись! Я виноват, прошу прощения. А что касается закона, то, если повезет, мы сейчас запустим небольшую машину времени.

Сорен набрал номер на мобильнике и бодро прокричал в трубку:

– Лейф, привет, старина. Тебя что, Лиза по ошибке засунула в барабан стиральной машины вместе с зеленым свитером, который ты никогда не снимаешь? Такой грохот, будто уже включен режим центрифуги… А-а-а, понятно! Я бы и сам не прочь сейчас мчаться в кабриолете с открытым верхом по автобану к оливковым рощам Италии…

Не прекращая болтать, Сорен перешел на корму, чтобы Сара не встревала в разговор и не мешала ему плести интригу. Минут через двадцать он вернулся и торжествующе сообщил:

– Я всегда подозревал, что Фортуна – девушка привязчивая. Стоит ее однажды уговорить, и она от тебя не отстанет. Губернский антиквар обкатывает свой новый «Мерседес» на его родине в Баварии и в данный момент направляется с женой в Италию. У него третий день отпуска и прекрасное настроение. Он мне дал устное разрешение на подъем металлического объекта в форме цифры восемь с неизвестной субмарины для проведения обследования, которое может помочь в ее идентификации. Вернется – оформит документально. Так что я сейчас нырну, чтобы выполнить предписание властей.

Сорен сделал вид, будто направляется к аквалангу, Сара испуганно вскрикнула, схватив его за рукав. Потом сообразила, что он ее дразнит, и шлепнула «мальчишку» по затылку:

– Все, хватит мне нервы трепать. Будем считать, что твоя машина времени сработала. Давай, капитан, бери курс на Стокгольм.

«Орион» уже третий час бодро бежал на восток, к своему престижному причалу на Статсгордене (его выбил у городских властей незадолго до своей кончины сам Андерс Франзен), когда затонувшая русская подлодка дала Сорену Морелю новую пищу для размышлений.

Сара, осторожно постукивая молотком, выбила распиравший внутреннюю часть верхнего овала «восьмерки» продолговатый предмет, обросший донными отложениями и водорослями. В серо-зеленом коконе наслоений пряталась ложка с выгравированными на черенке инициалами «М» и «Г».

– Похоже, это начальные буквы имени и фамилии кого-то из членов экипажа, – предположил Сорен, разглядывая находку жены. – Если повезет, мы сейчас узнаем, кто это может быть.

В судовой библиотечке «Ориона» среди десятков книг по морской тематике, в основном справочников, имелись и русские. Одну из них, «Экипажи боевых кораблей КБФ 1941-1945 г. г. Часть третья», озаглавленную «Моряки-подводники», Сорен и принялся листать. В молодости он отслужил срочную в Упсальской школе военных переводчиков, и после года муштры, когда на шведском было запрещено не только разговаривать, но даже думать, довольно неплохо выучил язык вероятного противника. Сейчас, спустя более четырех десятков лет, в голове кое-что осталось, чтобы понимать тексты на русском и поддерживать простейший разговор, особенно если он велся в форме допроса. «Если вы согласитесь с нами сотрудничать, вам будет сохранена жизнь», – этой фразой, произнесенной почти без акцента, он еще месяц назад едва не обратил в бегство в аэропорту «Арланда» группу русских коллег, приехавших в Стокгольм на конференцию по морской археологии.

В разделе «Экипажи средних подводных лодок» «С-28» присутствовала, но вот человека с инициалами М. Г. в списке ее команды не оказалось. Сама «эска» значилась не вернувшейся из боевого похода в августе 1942 года. Согласно книге ей была поставлена задача по постановке мин в Ирбенском проливе. Почему она пересекла Балтику и оказалась у Эланда, неизвестно.

Заинтригованный Сорен отправил за штурвал Сару, а сам принялся страница за страницей листать справочник, заполненный таблицами со списками личного состава подводных лодок КБФ. Краснофлотец с инициалами М. Г. обнаружился на другой «эске», значившейся под номером «27»: старшина-моторист Максим Григорьев 1915 г.р.

«С-27», как и «С-28», вышла из Ленинграда в августе 1942 года с заданием действовать на коммуникациях противника в Аландском море. На базу лодка не вернулась.

Когда Сорен поднялся в рубку и сообщил жене о результатах своих изысканий, та лишь пожала плечами:

– Что тут удивительного? Война. Людей наверняка часто переводили с корабля на корабль, нужно было замещать больных, раненых, убитых. Сомневаюсь, чтобы все это тщательно документировалось, особенно у русских. У них и в мирное время отчетность никуда не годится. Сам сто раз жаловался, когда мы с ними совместную экспедицию в Выборгском заливе проводили.

– Там небрежностей с документами как раз не было, парни занимались очень продуманными приписками. Забыла, чем мы склад на берегу оплачивали? Излишками дизтоплива, – вскинулся Сорен.

Впрочем, он был вынужден признать правоту жены. Действительно, загадка ложки, скорее всего, объяснялась вполне прозаическими причинами.

– Ладно, возьмем ее себе в коллекцию и никому не скажем. Все равно у нас разрешение на подъем только цифры восемь и ничего больше, – определился Сорен.

В целом капитан «Ориона» был законопослушным человеком и много лет вел борьбу в СМИ с подводными грабителями, тащившими с затонувших кораблей все, что представляло хоть какую-то ценность, но самому себе не мог отказать в маленькой слабости: он окружил себя недорогими и не представлявшими исторической ценности столовыми приборами, предметами, напоминавшими о многочисленных экспедициях прошлых лет. Кофе он заливал в алюминиевый кофейник с оттиском орла со свастикой в когтях (память о найденном немецком эсминце, подорвавшемся в 1941 году на мине возле острова Сааремаа), а ел с белой фарфоровой тарелки с клеймом Rorstrand, обнаруженной на камбузе шведского рудовоза, затонувшего в шторм в 1890 году в Ботническом заливе.

В Стокгольме поначалу все пошло так, как Сорен и предполагал. Пресс-релизы и снимки подлодки, посланные в газеты и на телевидение еще с борта «Ориона», сделали свое дело. Никто не упомянул о фальшивой стрелке на стене старой церкви. Солидные дневные газеты сдержанно изложили историю успешной экспедиции «известного исследователя и соратника Андерса Франзена» по поиску возле Эланда советской подлодки, о которой ему стало известно благодаря «обширным контактам в России и индикациям местных рыбаков». Как водится, статьи сопровождались комментариями историков и отставных военных, напоминавших читателям о попытках советских подводных лодок в годы последней войны остановить перевозки железной руды из Швеции в Германию. Вечерние таблоиды дали мало текста и много иллюстраций. Содержательная часть была построена с перевесом на современность, причем использовалась та же «колода экспертов», что и в случае с дневными изданиями. Тут комментаторы сосредоточились на послевоенных вторжениях советских подводных лодок в территориальные воды Швеции, что выглядело не слишком логично, но было правильно с точки зрения возбуждения интереса широкой публики, которую больше волнует сегодняшний день, чем дремучая история.

Казалось, все сошло благополучно. Удар был нанесен тогда, когда Сорен уже записал Эландскую экспедицию себе в плюс. Через две недели после возвращения в Стокгольм его пригласили на телевидение поучаствовать в круглом столе о проблемах морской археологии на Балтике. Сначала все катилось как по рельсам, дело ограничивалось общей дискуссией, в которой молодая беременная ведущая, ранее специализировавшаяся на развлекательных реалити-шоу, изо всех сил пыталась утвердиться в новой для себя роли серьезного журналиста. «Давай, девочка, старайся! Ведь тебе еще не скоро снова по пальмам в “Робинзоне” лазить», – поощрительно думал Сорен, вполуха слушая унылое токование «кабинетного дайвера» Вильгельма Торнквиста, только что получившего профессорскую кафедру в Седернторской высшей школе. Его интересовало, что делает в студии третий участник программы, коммендор Леннарт Линдблад, скромно перелистывавший последнюю монографию Торнквиста об особенностях конструкции североевропейских каравелл конца XVI века, которую тот притащил на телевидение с тщеславным намерением сдвинуть продажи своего занудства с мертвой точки.