– Привет ночникам! – сказал он с улыбкой, проходя к кофейнику. – Кофе свежий?

– Только что заварил… Как жизнь?

– Регулар! – вытер аккуратно за собой следы от кофе на прилавке Саша. – Что-то ты сегодня какой-то хмурый, – сказал он, отпивая кофе.

– Да так, устал, наверное… – уклонился от ответа я.

– Слушай, я ночью такую аварию видел! – продолжал Саша. – Полиции понаехало! Я только ехал из дома на стоянку. У самого Такони Бридж дорогу перекрыли, пришлось из машины выйти… Хотя не люблю я на это смотреть… Жалко парнишку, такой молодой…

Я насторожился.

– Видимо, на обгон пошёл и зацепился левой стороной руля за бетонное ограждение… Его и кинуло… Под самые колёса… – он поморщился.

Я почувствовал, как холодок пробежал по моей груди к самому горлу.

– Подожди, он что, на мотоцикле был? – осторожно спросил.

– Ну да… На «Хонде»… Знаешь, такая спортивная машина, с усиленным движком…

– Красная? – уточнил я охрипшим вдруг голосом.

– Точно, красная… И шлем у пацана был красный… А ты откуда знаешь? – удивился Саша.

– Он заезжал сюда… Ночью… В самый ливень… Он погиб?

– А как ты думаешь! Знаешь эти двадцатитонные фургоны? У них сзади три спаренных колеса в твой рост… Вот под них его и швырнуло… И чего он на обгон пошёл у самого моста? Куда нёсся, идиот? Может, обкуренный был или пьяный? – Саша посмотрел на меня.

– Да нет… – сказал я. А про себя подумал: «Он был счастливый. Слишком счастливый».

…К утру дождь прекратился. Мы с Зиновием ехали домой на своих скрипучих велосипедах. Уютный, умытый дождём городок, похожий на подмосковные дачные посёлки, ещё спал. Было пустынно и тихо. Я вдыхал чистый утренний воздух, ощущая на спине тёплые лучи восходящего солнца.

– Хорошо-то как! – произнёс я.

– А дома будет ещё лучше… Эх, скорее бы! – добавил Зиновий.

Мы прибавили ходу.

Пальмара, штат Нью-Джерси, январь 2004 года.

Он всегда появляется неожиданно, впрочем, и исчезает так же непредсказуемо. Где он прятался сегодня? В сумке, наверное. Он ухитряется спрятаться где угодно, забиться в любое место, уместиться в любой дырке! Может сидеть под моей кепкой или в заднем кармане джинсов, в пыли под диваном или в салоне «Боинга», в кофре с кинокамерой или в бардачке моего жигулёнка.

– Волнуешься? – спросил он, когда я поднимался по ступенькам служебного входа в театр.

– Да нет, с чего ты взял? – стараясь говорить спокойно, ответил я.

– Да ладно врать-то! – Я хорошо знал эту интонацию: в ней одновременно были жалость и насмешка, ирония и сочувствие.

Хотя его не видно, я сразу определяю, что он рядом. Я его слышу. До чего ж противный у него голос. Хотя похож на мой. А те, с кем я беспечно болтаю или травлю бородатые анекдоты, и не догадываются, что у меня в это время есть ещё один собеседник, Асик. Я его ненавижу и одновременно люблю.

Откуда взялся? Потом расскажу, хотя знаю, что мой рассказ о нём будет запутанным и непонятным для закоренелых материалистов. Я редко кому рассказываю об Асике, а если и рассказываю, то обязательно появляются новые детали и нюансы. В таких случаях Асик строго говорит мне: «Фантазируй, но имей меру, как говорил Джавахар-лал Неру!»

В уютной приёмной главного режиссёра миловидная девушка раскладывала на компьютере «Косынку». Она улыбнулась мне и сказала, что он сейчас придёт. Только я успел сесть в мягкое кресло приёмной, как, сладко улыбаясь, вошёл главный режиссёр.

– Старик, ну что же ты как неродной? Почему не проходишь?

И он широким жестом пригласил меня к себе в просторный кабинет.

Асик был тут как тут и с ходу стал шептать мне на ухо:

– Бойся, когда тебя встречают слишком радушно. Это первый признак преждевременного извинения и последующего отказа.

Маленький засранец! Неужели опять окажется прав?

В недавно отреставрированном здании бывшего «Дома знаний» теперь был театр с удобными кабинетами, гримерными, душевыми, но плохо приспособленной сценой, как жаловались актеры. Кабинет главного был обставлен богато и со вкусом.

– Да ладно тебе – «со вкусом»! Сейчас, если есть деньги, можно приобрести и вкус, и всё что угодно! – небрежно сказал Асик.

– Прошу тебя, заткнись!

Асик вздохнул и замолчал, недовольный.

Накануне я позвонил главному и сказал, что я в Ташкенте и хотел бы забрать пьесу. Краем глаза я увидел её, лежащую на полированной столешнице массивного стола среди других папок, книг и всякой всячины. Терпеть не могу визиты подобного рода. Не спросишь же вот так, с ходу: «Ну что, понравилось?» И поэтому, согласно особому этикету, выдуманному для таких случаев, начали трепаться обо всём, боясь задеть главное – пьесу, которую я занёс месяца три назад, ещё зимой. Обговорили, покуривая, все сплетни театральной (и не только театральной) жизни, обсудили слишком дождливую весну, цены на Алайском базаре, которые растут как на дрожжах, отъезд кого-то и куда-то… Наконец, когда уже невозможно было более тянуть кота за хвост, он взял в руки мою пьесу, похлопал снисходительно по обложке.

– Ну, старик, в принципе мило… – сказал он, глядя мимо меня.

Если говорят «в принципе», значит, что-то не то и твой визит обречен на полную безнадёгу. К этому у меня выработался устойчивый иммунитет. Я проглотил это «в принципе», понимая, что моя пьеса здесь, кажется, не нужна. Но «мило»… Это слащавое, липкое, как мокрая карамель, слово означало одно: путного разговора не получится и зря я притаранил свой опус сюда. Асик оказался прав. Режиссёр сообщил мне, что в моей пьесе аж шестьдесят три действующих лица, а у него в труппе всего лишь двадцать пять актеров. Я представил, как он с калькулятором в руках подсчитывает моих героев, и мне стало скучно. Во-первых, их всего семнадцать. Массовка не в счёт. Можно обойтись и без неё или решить условно. Во-вторых, я и задумывал пьесу про многолюдный, перенаселённый, разноязыкий двор своего детства. Но смысла обсуждать этот довод режиссёра не было. Я погасил сигарету и хотел встать. Он понял, что всё-таки надо обсудить пьесу. В который раз стал рассказывать, у каких великих мастеров он когда-то учился. Товстоногов, Лавров, Копелян… Имена, города, годы. Я хотел рассказать и про своих учителей, но промолчал.

Асик моментально вмешался:

– Что ты молчишь? Ты ведь тоже не лыком шит! Вспомни и расскажи, как великий Каплер, обсуждая на защите твой дипломный сценарий, спросил, положив руку на обложку с названием сценария «Кто красит редиску?»: «Так кто же её красит?» И ты ответил: «Бог».

Да, я вспомнил. «Не читая сценарий, за одно только это название ставлю пятерку!» – торжественно сказал тогда седовласый патриарх советского кино. А потом мне улыбнулся и мягким тонким голосом произнёс другой гениальный кинодраматург нашего, того времени, Евгений Иосифович Габрилович: «Хорошо, любезный, что вы обращаетесь к теме детства. Вся наша жизнь – его всполохи, эхо… Там у вас хорошо про первый поцелуй».

Я промолчал.

И вдруг со вкусом, со звуками, с запахами увидел, услышал, почувствовал свой первый в жизни поцелуй. Тот самый, из моего детства.

Асик ехидно заявил:

– Ну конечно, приятное ты вспоминаешь, когда кто-то обижает тебя или пытается это сделать, и ты, как щит, выставляешь свои полузабытые грёзы! Когда это было!

Повторяю: более вредного существа, чем мой Асик, нет на свете!