(«Хеди, моя прекрасная малышка Хеди»)

здесь делится сокровенным, пока… Плёнка трещит.

И он бы показал ей каждый зал Версальского дворца, предавался бы горестным терзаниям души у сгоревшего Нотр-Дама, поведал бы о всех романах Гюго, им прочтённых, он бы рассказал ей о «Красном мае», читал бы вслух поэзию Бодлера, только… Скарлетт сделала свой выбор?

Окончательный.

У них, конечно же, могло быть всё…

Нет, довольно самообмана. У них ничего не было.

С самого начала, с момента, когда она приставила нож к его горлу. Ему, по-хорошему, стоило оставить её в покое, ведь они составляют полярность, они – никогда не пересекущиеся параллели. Она разрушает с величием древнегреческой титаниды, пока на губах – мёд и розы, а он создаёт из битых осколков, когда под ногти забивается кровь и грязь. Ему, по-хорошему, не стоило её любить.

Единственный вопрос, звенящий в его голове электрическим током: кто следующий?

Решиться так сложно.

Десять. Сердце ломает кости, тремор усиливается, но так легче, так намного легче переносить то, что раскраивает ему череп, так будет проще: ни физической и ни моральной боли, ни крошащегося сознания, только чистая концентрация, только сосредоточение на мыслях и планах. Ничего, что могло бы отвлечь его или заставить передумать. Решимость и растворяющаяся в черноте зрачка радужка.

Вновь всматривается в отражение.

Так будет лучше.

Уведомление на экране включённого телефона: «она очнулась. жду внизу».

А Скарлетт пронизывает лёгкая взволнованность. Спустя долгие месяцы, перелистывая огромный отрезок времени: она накрывает нижние зубы ногтевой пластиной. Никогда бы не подумала, что может переживать до того сильно. Не совсем понимает, что с ней происходит, но чувствует себя запертым в клетке животным.

Маска уверенности на её лице не трескается.

(«ага, только палец изо рта вынь»)

Марго тихо хрипит, откашливается затхлым воздухом. Гилл застывает.

Что, чёрт возьми, ей делать? Никогда прежде паника не подбиралась настолько близко.

— Ладно, хорошо, – вслух пробормотала Скарлетт. — Допустим.

Голова Бейсингер опущена вниз, закрыта светлыми выжженными волосами. Она поднимает глаза медленно, кривясь: не то от головной боли (оно и понятно), не то от тотальнейшего непонимания складывающейся ситуации. Взгляд Марго пустой. Может ли она поверить в то, как с ней обошлась её некогда лучшая подруга?

— Где я, блять? – сдавленно спрашивает та, почти скалясь.

Скарлетт, замершая, старается зафиксироваться на ней:

— Там, где тебе и место, подлая тварь, – размеренно и спокойно заявляет Гилл.

Смешок.

— И что теперь? – обречённо посмеивается Марго. — Убьёшь меня?

Скарлетт на неё не смотрит. Почему-то не получается: только смотреть сквозь стены, пол и собственную обувь.

— А я не врала же, когда сказала, что Блэр вызовет полицию, – Бейсингер победно откидывает голову назад. — Вас двоих скоро повяжут, ёбнутые вы маньяки. Только срок себе моим убийством прибавишь.

Гилл безразлично отмахнулась:

— Да у меня и так уже пожизненное, господи. Нашла чем пугать.

Марго улыбается. В её улыбке, возможно, безысходность, а возможно – непринятие грядущего конца. Может, она до этих пор не понимает, во что ввязалась.

— До меня только не доходит никак, – теперь она отводит глаза. — Когда ты успела превратиться в это? Это он с тобой сделал?

Молчание. Разговаривать с потенциальной жертвой сегодня Скарлетт не намерена. Кажется лишним.

— Он заставляет тебя? Делает больно? Что? – Бейсингер начинает злиться: её выдаёт дрожащий, вот-вот сорвущийся голос: — Что с тобой не так, тупая ты сука?!

Гилл не слышит.

— Как ты могла? Как, блять, ты могла с улыбкой на лице говорить с нами про тех мёртвых людей, обсуждать это, строить… Какие-то теории, гадать… Как ты могла? – от ярости, которую она сплёвывает, её распирает. Перехватывает дыхание. Не хватает слов. — Ты просто сидела, ты… Ты… Ты убила их! Ты убивала и обсуждала с нами свои же убийства, ты знала про Бренду, ты… Ты и на допросе была, да? Конечно. Ты убила Бренду и корчила сочувствие. Ты убила её, наверное выкинула её куски в какую-то ебучую мусорку и продолжала играть на… На публику. На университет. На нас с Блэр.

Скарлетт начинает морщится. Ор бывшей подруги бьёт по ушам, по голове, по черепу… По лицу Марго стекают слёзы.

— И домработница… Её ты тоже убила сама, да? Она ведь не могла так неудачно упасть.

Гилл запускает руки в волосы. Хочется вырвать их клоком, с корнем, снять с себя кожу…

— И твой папаша тебя прикрыл.

Скарлетт массирует виски. Совсем как надоедливая муха, жужжащая под ухом и никак не желающая вылететь в открытое окно.

— Только скажи: зачем? Зачем ты всё это делала?

Дрожащая, Бейсингер, наконец, перестаёт рыдать, задыхаться в крике… Слова закончились?

Молчание пролегает между ними расколами в земле, отделяет друг от друга, только заставляя напряжение расти. И Гилл застывает снова, стоит только поднять взгляд.

— Почему? – Марго переходит на рваный шёпот, неспособная успокоиться. — Ты всё сломала. Ты сломала свою жизнь. Ты уничтожила ещё несколько, помимо собственной. И сейчас хочешь, чтоб я стала очередной. Зачем тебе это?

Гилл не хочет отвечать. Отвечать ей нечего. Бросает только холодное:

— Заткнись.

Вдумчиво подпирает подбородок кулаком. О чём ей только что говорили? Всё мимо, подобно громкому шуму, где не разобрать ни слова.

— Какая же ты мерзкая, – шипит Марго; похоже, открылось второе дыхание. — Тупая. И ко всему прочему – жестокая.

— Да уж, – раздаётся третий голос. — Не могу не согласиться.

Обе, как по щелчку, разворачиваются на звук. По краям зрачков Марго мгновением поселяется страх.

Баркер, с глазами, покрасневшими до ужаса, и охваченными тремором руками, глубоко затягивается, улыбаясь широко и, возможно, сладко. Походка вальяжная, на лице – прежняя надменность, какая была тогда, ещё полгода назад, в солнечном, ветреном апреле, и…

Цербер скалит зубы.

— Прекращай этот цирк, Скарлетт, – звучит как-то странно: как если бы он был пьян, но находился Рик в полном сознании. Она это знала. Они это знали. — С меня хватит.

Гилл кривится:

— Что, блять?

Ричард сонно трёт глаза, что странно. Тяга, выдох, вдох. Даже дым, казалось, перенимал его харизму, клубясь и тая в окружении холодных серых стен.

— Что конкретно вызывает у Вас недоумение, мисс Гилл? – вновь улыбнулся тот. – Твои игры меня уже порядком подзаебали. Отпусти Марго.

(«какого хера?»)

— Чем ты объебался, придурок? – скрестила руки на груди Скарлетт, сведя брови.

Он страдальчески вздыхает:

— Не заставляй меня повторять.

— А я обязана тебя слушать? – с нескрываемой насмешкой спрашивает та, вдруг забыв о третьем лице.

— Да, – тихо проговаривает Ричард. — Обязана, если не хочешь оказаться ещё одним экспонатом в моей коллекции.

Ей словно вырывают язык. Слов не достаёт катастрофически.

Ни мыслей, ни… Ничего – до того глубоко её замешательство. Тот, кто при ней обливался слезами боли, тот, кто превратил себя в беззащитного ребёнка, тот, кто потерял лицо с таким звонким позором, пытается… Указывать ей?