Она не говорит ничего. Вокруг коробок, обтянутых тканью – столы, канистры из-под бензина, глубокие чаны, наполненные доверху непонятной жидкостью, средства для чистки труб, валяющиеся на земле едко-жёлтые резиновые перчатки, несколько респираторов и полиэтиленовые мешки. Краем глаза Скарлетт замечает блеск, а, повернув голову в сторону источника, видит, что под лампой блестит ножовка с алыми каплями на поверхности.

Гилл продолжает молчать, понимая, что всё это время была права. Что с коробками?

Рик неспешно подводит её к сооружениям, не произнося ни слова; он, похоже, не собирается объясняться. Низ живота болезненно тянет, пока ожидание разрывает цепочку пульса.

— Прежде, чем я покажу тебе, – бесстрастно проговаривает тот, не выпуская её руки из своей, – ты должна пообещать.

Скарлетт останавливается в шаге от одной из них:

— Я не даю пустых обещаний, – она качает головой с застывшим на лице непониманием.

— Именно поэтому ты должна дать настоящее.

С кончиков его пальцев – искры: спокойствие покрывает паутиной и проникает под кожу; один его взгляд захватывает в плен все чувства, и Гилл начинает ощущать, как странная лёгкость наполняет тело. Страхи, обжигавшие сердце, растворяются.

Всё, что существует сейчас – Ричард, чьи чёрные глаза смотрят на неё в упор, медленно подчиняя своей воле, она и комната, инструменты в которой заляпаны старой засохшей кровью. Прах паники развеян над морем безмятежности.

— Обещаешь? – голос врывается в затуманенную голову.

Скарлетт, как под гипнозом, смотрит ему в глаза:

— Обещаю, – проговаривает она, глотая свою непокорность.

Ричард стягивает брезент.

Сердце Скарлетт пропускает удары. Глаза расширяются, когда взору предстаёт толстое стекло, почти как у музейного экспоната; она не дышит, ведь то, что находится за ним, выбивает из лёгких весь воздух. Во рту пересохло за одно мгновение.

— Это… – обрывок фразы повисает в воздухе.

Тяжёлая ткань шумно приземляется на холодный бетон.

Рик молча кивает, следя за её движениями – рукав шёлкового платья задирается, когда кисть тянется вперёд. Он грызёт нижнюю губу, потирая подбородок тыльной стороной ладони, и наблюдает в мёртвой тишине, чувствуя, как постепенно превращается в комок изувеченных нервов. Пальцы Скарлетт прикасаются к стеклу; сама же она оборачивается.

В её глазах – арктический холод; вечная мерзлота в синей радужке, но и она начинает таять.

Ему не кажется: уголки сухих потрескавшихся губ медленно тянутся вверх, щёки приподнимаются вместе с ними, и даже возле глаз пролегли морщинки. Скарлетт улыбается искренне. Не скалит зубы и не ухмыляется колко, не брызжет фальшью, не пытается обмануть.

Его горло обволакивает теплом.

Скарлетт делает шаг вперёд, всматриваясь внимательнее, улыбаясь восторжённо, ведь в венах течёт восхищение, когда глаза скользят по залитому воском человеческому телу.

Девушка за стеклом – голая и безволосая, с опущенными веками, сидящая в неестественной позе; её рот открыт – выражение лица сохранилось даже после того, как его покрыли толстым слоем вещества. Её черты мягкие, почти как у ребёнка. На вид – не старше двадцати.

— Здесь нет кислорода, – Баркер стучит по стеклу, облизывая губы.

Живот наполняется порхающими бабочками, как это бывает при первой влюблённости, стоит только взглянуть на статую, некогда бывшую живой. Зрачки расширяются в неподдельном восторге. Дыхание становится слабым, голова кружится; Гилл ощущает, как в её душе, увитой вечным ночным мраком, распускаются бутоны цветов – нежные, словно фиалки и уязвимые, как первые подснежники. В её чутких ушах звенит голос истинной красоты, сочетающей в себе смертоносный мороз и первобытный ужас.

— Ты сделал это сам? – не веря собственным глазам, спрашивает она, не убирая руки.

Поза девушки – будто из детской книжки про русалок: одной рукой она тянулась к чему-то недосягаемому вдали, второй же упиралась в землю, согнув ноги в коленях.

Рик кивает.

— Чтоб сохранить тело, нужно ввести специальное вещество через артерии, – ровным голосом произносит Баркер. — Консервант.

Она заворожённо разглядывает каждую деталь, не оставляя без внимания ни одну часть тела. Скарлетт замечает горизонтальную линию у горла, что глубоко пролегла на коже. Удавка?

— Ты душил их? – изумление на кончике сухого языка.

Очередной кивок.

— Не хотел портить… Рельеф.

Гилл снова забывает, как дышать.

— Как её звали? – спрашивает, погружённая будто бы в транс, и проводит пальцем по стеклянной поверхности. Рик подходит к ней ближе, скрещивая подрагивающие руки на груди:

— Оливия, – безоттеночно.

Щелчок. В голове воспроизводится день, когда она впервые пересекла порог этого дома; вспоминается разрисованная «Барби» и обилие картин, высокий потолок и заросли за высоким окном, долгий взгляд Ричарда и холод в тоне, которым он произнёс ту самую фразу.

— Куклы в человеческий рост, – морщится Скарлетт, оборачиваясь на него. Гилл поднимает глаза, сходясь взглядом с Ричардом. — Они?

— Куклы? – лёгкая усмешка. — Нет, я бы так не сказал.

Баркер отходит в сторону и рывками сдёргивает ткань с остальных пяти стеклянных установок.

— Скульптуры.

Ей перехватывает дыхание, когда она лицезреет это великолепие: пятеро девушек различного телосложения в разнообразных позах, почти что экспонаты в музее, и все, как одна, прекрасны. По-своему: с закрытыми глазами, лишённые волос и жизни, они являлись частью чего-то грандиозного, жутко, убийственно красивого, чего-то завершённого.

Божий замысел.

Скарлетт – воплощение животрепещущего фурора.

Вторая девушка ростом значительно выше, с откинутой назад шеей и худым лицом, что искажено отвращением. Её подбородок острый, губы кривятся тонкой линией, а веки всё так же опущены.

— Виктория Редгрейв, – откидывает чёрные волосы назад. — Не уверен, сколько ей лет. Было, – добавляет, опомнившись.

Ей искреннее ликование лечит внутренние раны, когда рука ложится поверх стекла, пропуская сквозь кожу единение с той, что убита так изысканно. В овале глаз, должно быть, пустота.

Она не может оторваться, цепенея напротив девушки настолько красивой, как будто паралич сковывает всё её существо; как будто она сама – его жертва, покрытая раскалённым воском. Мёртвая красота, скрытая от слепых глаз мира.

Гилл, ощущая вату в конечностях, подходит к третьей девушке. Обычная среднестатистическая девчонка.

— Луиза Деккер, – вещает он. — Восемнадцать.

Скарлетт пристально вглядывается в безмолвный шедевр с вытянутой тонкой шеей. Чары сладкой меланхолии начинают своё действие, ведь в сердце теперь теплится печаль, ведь на застывшем лице скульптуры – гримаса боли.

— Бренда… – прерывается, когда её осеняет.

Это не люди. Это – образы, ветхие и дымные, никогда не имевшие собственной истории. Но истории можно создать, верно?

— Должна была быть здесь? – заканчивает за неё, ухмыляясь. — Нет.

Гилл шагает назад, пытаясь собрать всё в одну картинку. Сквозь кости струится плавящее тепло, а цветы в груди продолжают прорастать, тонкими стеблями опутывая рёбра и впитывая воду, что наполняла её лёгкие, выжигая.

— Здесь должна была быть ты.

Его слова отпечатываются в сознании как нельзя чётче, звеня в барабанных перепонках, попадая в мозг вместе с кислородом. Она избежала своей участи; стоя в комнате с пятью забальзамированными трупами и серийным убийцей за своей спиной, Скарлетт чувствует себя самой счастливой на всём чёртовом свете.

Смерть прилипает к коже. Здесь должна была быть она.

— Почему ты не убил меня? – в полоборота, с дрожащими ресницами и искрами из глаз.

Ричард расплывается в лучезарной улыбке, закатывая рукава рубашки.

— Ты действительно хочешь это знать? – в нём – чистое любопытство без капли насмешки. Он и сам узнал об этом недавно, когда отражение, пожиравшее его глаза, ядовитым шипением из раза в раз произносило имя: Скарлетт-Скарлетт-Скарлетт, фоновым шумом в раскалывающемся черепе, белым, как из неисправной коробки старого сломанного телевизора, Скарлетт-Скарлетт-Скарлетт, несколько часов подряд без умолку.