Парень трясёт головой и снова трёт глаза.
Вся его квартира почти как оживший рисунок, нанесённый акварелью на бумагу из целюлозы. Ему трудно осознать, что стены имеют границы, что границы есть у пола и окон, ведь для него они – сплошное живое пятно. Дышащее пятно. Он пробует дотянуться до стены, но его словно отбрасывает.
Ричард дышит глубоко, вдыхает медленно, выставляя одну руку вперёд. Прислоняется к расплывающейся стене, медленно опускается вниз, чувствуя, как она прогинается под ним.
Пока что всё неплохо.
Баркер вскидывает голову к потолку, который сверкает белым, как бриллиант на свету. Синяя картина с противоположной стены наблюдает за ним несуществующими глазами. Реальность расходится водяной рябью.
Картина.
Мысли вскипают, идя неразборчивой строкой, как только он думает о том, для чего всё это начал.
Воспоминания с убийственной внезапностью обрушиваются на голову, подобно свалившимся с полок тяжёлым томам на пару-тройку тысяч страниц. Картинки с ошеломляющей скоростью сменяют одна другую: память возвращает его в ночи первых убийств. Ричарду вспоминается, как он плоскогубцами затягивал железный провод на шее второй жертвы – голубоглазой Юнис с длинными подкрученными ресницами, как резал по фасциям тело Мии, а затем отмывал ванную отбеливателем, какой токсичной была вонь и как кровь стекала по трубам; вспоминаются слёзы и трупное окоченение, вырванное из груди сердце в формалине, побелевшее от времени, и отрезанная крашеная грива… А ведь то же поначалу он хотел сделать и со Скарлетт?
(«скарлетт скарлетт скарлетт»)
Глаза привыкают к тому, что мир стал журчащим ручьём, в котором каждый звук можно пропустить сквозь себя и даже дотронуться, ведь звуки повисают в воздухе, как ноты в тетради, теперь звуки можно потрогать. В потолке ему видится калейдоскоп из изображений – картины Вермеера, «Снятие с креста» Рембрандта и «Давид с головой Голиафа» Микеланджело де Караваджо сливаются в нечто одно, целостное и всеобъемлющее; барокко превращается в постимпрессионизм Ван Гога, расплывается экспрессионизмом Мунка и Пикассо, смазывается сюрреализмом Дали и взрывается над головой. Осколки одних картинок складывают новые.
Ричард выдыхает восхищение. Ричард чувствует, что больше не может двигаться.
(«скарлетт скарлетт скарлетт»)
Картины над ним исчезают, их выедает яркий белый свет. Его бросает в холод, будто мозг со всех сторон обкладывают кусками колотого льда. Голова безвольно падает набок.
Картины. Картины и Скарлетт. Тёплое глубоководное течение, «Ромео и Джульетта» в красной обложке, жидкий свинец во рту, растягивающиеся отражения и Скарлетт.
(«что
их
объединяет»)
Болезненное вдохновение и битое стекло. Неконтролируемый поток мысли, поток энергии, поток холода,
(«что
их
объединяет»)
воодушевление в семь утра и кровь на полу, кровь в постели и красные разводы на коже, взрыв, феерия, искры, отсутствие следственно-причинной связи,
(«что»)
отсутствие чего-либо, поломка в сознании, неспособность, когнитивный диссонанс,
(«что происходит»)
а-в-а-р-и-я. Дым – серый, угольно-чёрный, едкий и липкий, всасывающийся в кровь и одежду, дым в его голове, синие «Данхилл», стол, треск, порванная ткань,
(«кто в отражении»)
тишина. Колюще-режущая. Топящая. Топящая. Ледяная. Топь. Дно.
(«кто в отражении»)
Единственное, что ему подвластно – шея. Всё, что что он может – сфокусировать взгляд и повернуть голову. Время перестало существовать тогда, когда стрелки часов расплавились прямо у него на глазах.
Рик смотрит – долго и упрямо, со всей концентрацией, на которую способен; взглядом впивается в зеркало, в котором отражается вовсе не он – там, по ту сторону стекла, на полу сидит совсем не Ричард. У существа с той стороны – клыки острые, как бритвенные лезвия, а изо рта ручьём льётся тёмная кровь.
(«кто в блядском отражении»)
Отражение улыбается. Улыбается во весь рот – так, что кожа по уголкам начинает трещать. Начинает и заканчивает, ведь лицо твари рвётся; она скалится, выкатывая глаза. У неё – когти, как у животного, которыми она тянется к уродливому лицу. Она меняет глаза местами.
В горле Баркера застывает крик. Ужас разрастается в груди высоким деревом, а его голые ветви пробивают лёгкие, вызывая адскую боль. Он начинает задыхаться, пока отражение отросшим ногтем вырывает правый глаз.
Ричард слепнет.
От него остаётся только зияющая пустотой чёрная глазница. Его глаз, истекающий кровью и вязкой прозрачной жидкостью, что скатывается по руке существа вниз к локтю, подцеплен когтем под пульсирующий длинный нерв.
Сердце ломает грудную клетку изнутри.
Отражение скалит зубы и разевает пасть, кладёт вырванный глаз на раздвоенный опухший язык и съедает его.
Ричард понимает, что что-то склизкое прошлось по его горлу, мерзкое настолько, что захотелось выблевать. Зрение не возвращается, а он до сих пор неподвижен, скован по рукам и ногам. Тварь глотает его правый глаз, который через секунду выкатывается обратно в глазницу, возвращая возможность видеть.
Кажется, ему ввели парализующую инъекцию.
Он часто моргает, дышит прерывисто, когда кошмар повторяется: теперь уже выуживают левый глаз. Отражение перекатывает его в когтистой руке с лающим Цербером, сильно жмёт ладонью и глазное яблоко лопается. Оно выкатывается обратно, как бильярдный шарик.
На щеках – влага.
Существо корчит рожицы и строит гримасы, кривится и режет себе рот.
Баркер постепенно обретает контроль над правой рукой, которая покрывается роем мурашек.
(«щёки щёки щёки что со щеками»)
Тварь клацает зубами, пока Рик прощупывает кожу. Там, где была кровь, теперь глубокие выжженные раны.
Он плачет кислотой. Непрекращающийся кошмар. Цикл. Страх охватывает всё его существо.
(«с-ума-с-ума-с-ума-я-сошёл-с-ума»)
Так будет всегда, от начала и до конца, до самой смерти, он и комната, он, отражение в зеркале и комната, они и комната, они, и кровь, и комната. Вязкая мгла: Ричард слепнет, Ричарду вырывают оба глаза, а он даже не шевелится, инъекция, инъекция, он точно сошёл с ума, сошёл, да, свихнулся, обезумел всего за пару часов, ведь задыхается серой, плюётся желчью и глотает собственные глаза. Обречён, о-бре-чён, о-бре-чён. На смерть. Прекратить.
Как прекратить? Перестань. Перестань, хватит.
Его плечи содрогаются, а голова идёт кругом, ведь акварельный мир сменяется чудовищным чёрным, ведь на стенах брызги загустевшей крови, ведь он слеп и безумен, ведь это – временная петля бесконечности.
(«к-о-г-д-а-э-т-о-з-а-к-о-н-ч-и-т-с-я»)
Баркер блюёт кровью, чувствует, как она бьёт из носа горячим потоком. Больше нет чудесной завораживающей музыки, нет калейдоскопа и умиротворения, нет спокойствия и нет рассудка – ничего, ничего, ничего, тварь из зеркала сожрала всё. Он подумывает над тем, чтоб выколоть себе глаза по-настоящему, лишь бы не видеть. Шею как пригвоздили к стене.
(«убей себя»)
Процесс беспрестанен, выхода нет. Некончаемый мрак; сказочная мелодия из музыкальной шкатулки льётся в уши, затапливая собой помещение. Ричард вымученно стонет, давясь кровью.
(«к-о-г-д-а-э-т-о-з-а-к-о-н-ч-и-т-с-я»)
Каждый чёртов раз, когда глаз лопается, исчезая в пасти, он чувствует, как из него выкачивают все силы. Нервы словно отмирают, Рик больше ничего не чувствует, только жижу, скользящую по горлу из раза в раз. Он слепнет от всего, что видит.
Нужно разорвать порочный круг. Жизненно необходимо.
Его отпускает; когда все конечности затекают, а надежда на скорый конец растворяется в смешении красок, незримые оковы спадают, возвращая телу чувствительность. В груди – взрыв краткосрочного счастья. Он пожирает пальцы взглядом расширеных зрачков, не веря, что наконец обретает над ними контроль.
Рик подрывается с пола, но, встав, отшатывается назад, хватаясь за расплывающуюся стену. Тварь повторяет его движения. Тварь не такая, как он. Тварь неуклюжая, тяжёлая, шатающаяся и чертовски уродливая. Нет, не он, это не может быть он.
