Квакерское учение о «Внутреннем Свете» (Inner Light) опирается на представления о Боге, весьма отличные от традиционных христианских (православных, католических лютеранских, англиканских). И на представления о человеке, которые, наоборот, гораздо ближе к традиционным христианским, чем Августиновы, утвердившиеся у протестантов.

Традиционная точка зрения (Афанасия Великого) по вопросу о том, где находится Бог, Которому поклоняются христиане, гласит, что Господь Существом Своим находится вне тварного мира, в котором мы живём, однако Он присутствует в этом мире Своим всемогуществом: то есть поддерживает соблюдение законов природы и изредка нарушает их, творя чудеса.

Квакеры же считают, что Бог имманентен миру, то есть Своим Существом присутствует там же, где и мы. В строгие времена и там, где за оттенками христианской мысли бдительно следила инквизиция, их за это вполне обоснованно могли бы обвинить в пантеизме.

Из этого представления квакеры делали вполне логичные и при этом весьма лестные для людей выводы. Что всякий человек способен познать Бога прямым и непосредственным образом. И что в каком-то смысле человек способен обрести Божественную природу, какая была у Христа во время Его земного служения.

С этим последним выводом квакеров православные, католики, англикане согласятся. Но совсем иначе отнесутся они к тому, каким образом квакеры в процессе своих молитвенных собраний приобщаются к божественному – или воображают, будто приобщаются. Для всех этих традиционных христианских церквей характерна развитая каноника и благоговейное отношение к семи церковным таинствам. Церкви эти обычно признавали возможность «теопоэсиса» (возвышения человека до божественности)71. Но каким образом? На их взгляд, церковная организация, чьё каноническое устройство освящено авторитетом Писания, Христа, апостолов и святых, включая и тех святых, что участвовали во Вселенских соборах, – именно она, придающая стройность и работоспособность всему этому сложному «хозяйству», делает «правильными», эффективно действующими семь церковных таинств. Таинства же именно для того и нужны, чтобы гарантировать установление и дальнейшее существование связи человека с Богом. Крещение устанавливает эту связь, прочие таинства поддерживают. На взгляд же квакеров, ничего этого не нужно.

Зато каждой человеческой душе квакеры приписывают полную компетентность в деле спасения и суверенность, то есть независимость человеческой воли от чьей бы то ни было другой, будь то воля других людей или даже Самого Бога. В этом отношении они подобны баптистам, но кое в чём заходят даже дальше, чем баптисты. А именно: баптисты признаю́т авторитет Библии как безусловный. Правда, при этом любой баптист считает себя вправе выбрать из Писания понравившееся место и дать этому месту своё, «свободное», то есть произвольное и причудливое толкование, игнорируя все другие, «неудобные» места, и получить любой вывод, какого желает. Однако квакеру для получения желаемого вывода не нужно даже и таких примитивных интеллектуальных ухищрений. Если совесть ему такое позволяет, то ему достаточно сослаться на Внутренний Свет, через который он либо понял «подлинный» смысл какого-то пассажа из Писания, либо получил новое откровение, «дополняющее» Библию…

Для раннего квакерства в целом характерны как «энтузиазм» (в том специальном смысле, который далее будет уточнён), так и мистицизм (в общепринятом у религиоведов смысле этого слова). Разница эта для понимания квакерства и особенно его истории важна, потому что в дальнейшем «энтузиазм» квакеров только крепчал, мистицизм же постепенно выветривался.

Понятием «энтузиазм» мы будем обозначать представление, будто Божественное откровение может приходить к человеку прямо (без посредства пророков, теологов, клириков), но всегда и только по Божьей инициативе и воле: через вдохновение, «внутренний свет», видение. Всякий «энтузиаст» – а таковыми были квакеры первого призыва – стремится свести на нет всякую собственную активность воображения, с тем чтобы оказаться способным уловить, чтό захочет сказать ему или ей Бог. Мистицизм же – представление, будто человек усилиями своей воли через приведение себя в состояние экстаза и через иные приёмы, которые вводят его в глубочайшую депрессию (но зато радикально подавляют его «самость», то есть эгоизм), может снабдить свою душу такими способностями, что она двинется прямиком к полному слиянию с Богом. И когда душа мистика с Богом сольётся, то с мистиком этим лучше не ссориться и под его горячую руку не попадать: ведь всё нелестное, что мистик этот будет на ваш счёт думать, мистик этот будет принимать за мысли Самого Бога.

Если вообще допустимо и уместно говорить о том, что «происходит» лишь в человеческом воображении, а не объективно – вне человека и с человеком, – то разницу можно описать так. В «энтузиазме» Бог снисходит до человека; в мистицизме человек возвышается до Бога.

И всё-таки нельзя не задать вопрос: идёт ли речь об иллюзиях, которые суть иллюзии и ничего более, или же у иллюзий этих есть какая-то объективная подоплёка?

Мнения на сей счёт могут быть самые разные. Можно ли надеяться, что природу «голосов», которые слышала Жанна д’Арк, когданибудь удастся установить с научной точностью? Обоснование любого мнения на сей счёт затруднительно крайне. Всегда останутся недоумения, разрешить которые никто не в силах.

Выскажу в этой связи лишь одно соображение методологического свойства.

Феномены сознания – то, что человеку представляется – принято жёстко делить на две и только на две категории: «субъективное» и «объективное». «Объективное» – это то, что существует не только в воображении, но и на самом деле; «субъективное» – то, что существует только в воображении72.

Верно ли такое деление?

Верно, что есть «объективное», в указанном смысле. Верно, что есть «субъективное», в указанном смысле. Неверно, будто tertium non datur, будто нет феноменов сознания, не относящихся ни к одной из двух перечисленных категорий.

У каждого человека есть многочисленные интроспективные представления. Слово «интроспекция» (introspection) в английской литературе по квакерству встречается на каждом шагу. Речь идёт вот о чём. Каждый человек способен наблюдать как внешний мир – дома по соседству, небо, деревья – так и свой внутренний мир: свои сложившиеся мнения о других людях, вкусовые предпочтения, информацию о том, что в прошлом он(а) делал(а) или не делал(а).

Для каждого человека наблюдение как внешнего, так и своего внутреннего мира обладает одинаковой достоверностью.

Но то, чтó человек наблюдает во внешнем мире, он в принципе может показать другому. Наблюдение внешнего мира есть наблюдение «объективного».

Но никто не может – даже если очень захочет! – открыть свой внутренний мир для таких наблюдений другого человека, какие обладали бы такой же достоверностью, каковы они для обладателя этого внутреннего мира. Предположим, человека привлекли к суду по обвинению в краже. Он точно знает о себе, что не крал. Он может заявить об этом. Но он никак не может подключить сознание судьи к своему сознанию и своей памяти, хранящей сведения о его поступках, и оправдаться через такое «подключение». Ему придётся опровергать обвинения почти исключительно объективными аргументами: через критический анализ обвинений, доказательство своего алиби. Разве что «детектор лжи» можно рассматривать как попытку техническими средствами в какой-то мере открыть интроспекцию внешнему наблюдателю.

В религиозной жизни возможна ситуация, когда человек на 100 % уверен, будто послышавшийся ему ангельский голос является таким же объективным фактом, как услышанный всеми его соседями раскат грома в грозу. Он не может доказать, что говорил ему именно ангел. Но и другой человек, который его опыту не доверяет, тоже никак не может доказать, что голос этот является галлюцинацией. И первый, и второй человек могут быть субъективно совершенно честны, то есть стремиться к истине и не желать сокрытия истины. И при этом оба могут глубочайшим образом заблуждаться.