Стоявшие рядом немцы – оба в светлых макинтошах, с сонными лицами – отреагировали на шутку одинаковыми вежливыми оскалами. Вряд ли они говорили по-французски. Догадавшись, что его не понимают, но считая нужным объясниться, француз постучал указательным пальцем по стеклу своих часов, несколько раз сокрушенно мотнул головой, после чего, словно обидевшись, отвел взгляд в окно и больше не произносил ни слова…

На протяжении всей дороги Арсен Брэйзиер испытывал небывалый душевный подъем. Хотелось думать и говорить обо всем и ни о чем. О Люксембурге, где он провел два дня, о планах дома в Тулоне, куда он возвращался. Вдруг захотелось какой-то новизны, чего-то неожиданного.

К поезду на вокзал обещала подъехать дочь. И поскольку это случалось вообще впервые – встречать Луизу на перронах до сих пор приходилось ему да матери, – этот новый виток в отношениях придавал непредусмотренной остановке в Париже какое-то недостающее ей значение, а вместе с тем не мог не навевать необъяснимой, минутами невыносимой, но всё же приятной грусти по ушедшему. Чувство новизны обострялось и оттого, что возвращаться из Люксембурга пришлось поездом через Париж, а не самолетом, без всяких остановок, как Брэйзиер планировал поначалу. Из Люксембурга он собирался вылететь прямиком домой, однако внутренние французские авиалинии уже вторые сутки работали с перебоями из-за забастовок летного персонала, вылет откладывался на неопределенное время, и еще до того, как он выехал из гостиницы, предусмотрительный консьерж позаботился о том, чтобы забронировать ему место в поезде…

В наилучшей форме Арсен Брэйзиер чувствовал себя и от результатов поездки. В Люксембург пришлось ехать по делам тулонской фирмы. Неделя пролетела как один день, с максимальной пользой. Переговоры завершились настолько удачно, что время от времени он спохватывался, пытался приостановить в себе какую-то безудержную внутреннюю спешку, она же и лишала его твердой почвы под ногами. И в который раз он был вынужден задавать себе странноватый вопрос: не напутал ли он, не принимает ли он желаемое за действительное?

Факт оставался фактом: выгодная сделка была заключена, осталось обменяться документами. Кроме того, еще и удалось отдохнуть и даже приобрести в лице новых партнеров новых друзей и единомышленников, что и подавно не входило в планы. Необходимость возвращаться через Париж Брэйзиер принял как должное. Теперь уже ничто не могло поколебать в нем душевного равновесия. Непредвиденная остановка в Париже приходилась даже кстати. Она давала возможность привести в порядок некоторые столичные дела, до которых с лета не доходили руки…

С выражением шутливой симпатии на лице Арсен Брэйзиер взглянул на немцев, скользнул глазами в сторону пожилого люксембуржца, который «путешествовал», как сам старик выражался, с десятилетним мальчуганом, по-видимому внуком, – оба шушукались о чем-то в противоположном конце тамбура, показывая друг другу внутренности своих кепок. Взгляд Брэйзиера уперся в белокурую даму в шотландском килте, которая всю дорогу листала английские журналы по собаководству и тоже решила ждать конца поездки в тамбуре. Отвесив ей едва заметный поклон, Брэйзиер погрузился было в задумчивость, но в тот же миг спохватился, заметив, что та держит на весу кожаный саквояж. Он сорвал свой небольшой чемодан с откидного сиденья, подхватил саквояж попутчицы, водрузил его на место своей поклажи и, отвернувшись к панораме, плывущей за окном, смотрел в одну точку, как это бывает с человеком, который чувствует, что оказался в центре внимания…

Встречу назначили перед табло прибытия. Но дочь опаздывала.

Арсен Брэйзиер прошелся вдоль выхода на перроны, вернулся обратно, подождал еще несколько минут и, купив в киоске номер «Фигаро», направился к выходу в город. На улице он остановил такси и еще через полчаса вышел из такси перед входом небольшого, средней дороговизны отеля с окнами на улицу Дофин.

Брэйзиер назвал свою фамилию, и моложавый портье тут же выложил на стойку конверт с письменным сообщением: несколько минут назад его передали по телефону.

Записка была от дочери:

О каком «собрании» может идти речь в сентябре? Занятия у дочери начинались позднее. В Париж же она поехала в конце августа лишь для того, чтобы подыскать себе новое жилье, вдруг отказываясь жить в мансарде, как в прошлом году, предложенной ей родственниками в своем особнячке, который они населяли большим и, как дочь уверяла, буйным семейством. Решению Луизы жить совсем отдельно противостоять было невозможно, да и глупо, хотя для них с женой казалось очевидным, что заниматься поисками квартиры придется им самим. Дополнительные хлопоты. Дополнительные хлопоты, потерянное время. Брэйзиер планировал выкроить на это несколько дней в октябре, к тому времени надеясь окончательно утрясти дела в Люксембурге…

На миг вообразив себе саму сцену – как молодому портье, с достоинством новичка наблюдавшему за ним из-за стойки, пришлось записывать весь этот сумбур, переспрашивая на каждом слове, а ко всему еще и выводить всё собственной рукой, чтобы его вознаградили за старания чаевыми, – Брэйзиер с трудом переборол на лице улыбку.

Мелких купюр при себе не нашлось. И он хотел было отложить чаевые на потом, но всё же вынул из кармана купюру в сто франков и протянул ее портье. Еще никогда, с тех пор как останавливался в этом отеле, он не расщедривался на такие чаевые.

– Что вы… Не нужно, – по-дилетантски смутился тот.

– Уговор дороже денег, – сказал Брэйзиер и, довольный своей шуткой, воткнул купюру под дно стоявшей на стойке вазы с цветами.

В номере Брэйзиер просмотрел газету, во второй раз за утро побрился, распахнул окна. Со дна уличного проезда в комнату ворвался городской шум. В мерный гул города он вслушивался с некоторой растерянностью, что-то взвешивая про себя. И вдруг он понял, что вся его былая убежденность в том, что шум города, суета ему ненавистны, была ложной, надуманной.

Он чувствовал себя вполне городским человеком. И одна мысль о том, что он находится в центре одного из красивейших городов мира, один среди несметного количества незнакомых людей, окруженный чужими заботами и неисчислимым количеством чужих жизней, одна неожиданнее другой, вдруг приводила его в какое-то радостное волнение. Тут же, однако, осознав, что так с ним случается каждый раз – каждый раз в дороге его осеняют странноватые идеи, – Брэйзиер закрыл окна на балкон, заказал в номер чай, омлет с беконом, бутерброды. Он попросил накрыть столик на двоих. И пока суд да дело, сел за свой рабочий органайзер.

После нескольких телефонных звонков он спустился в холл, чтобы отправить факс в Люксембург. Отчего сразу же не поблагодарить за оказанный ему прием? А когда он вернулся в номер и горничная едва успела вкатить в номер тележку с завтраком, раздался быстрый стук в дверь.

– Открыто!

В номер влетела дочь:

– Папа! Ты получил мое послание?

С сияющим видом Брэйзиер поднялся:

– Наконец-то… Ну наконец-то! – Поймав дочь за голые плечи, он разглядывал ее в упор с таким видом, словно хотел убедиться, что не вышло опять какой-нибудь ошибки.

Луиза была в летнем платье с открытым верхом, улыбающаяся, свежая, опять повзрослевшая.

– У тебя одеколон какой-то женский… Как у моего соседа! – заметила дочь и, приложив ладонь ко рту, тихо засмеялась. – Только он – полная твоя противоположность… С косой ходит.

– С косой? Твой сосед? – Отец не понял, что дочь имеет в виду, но утвердительно кивал, довольный всем на свете. – Кстати, нашего изготовления… одеколон.., – добавил Брэйзиер. – Тебе что, не нравится?