– Нет уж. Мне нравится быть в толпе, – сказала она. – Это тоже трудно объяснить…

На следующий день жара спала. Но вместо того чтобы поехать на пляж, Марта предпочла прогулку на машине в Сен-Поль. Как раз на пути находился известный загородный ресторан, рекламный буклет которого валялся в спальне Брэйзиеров, – какая ни есть, но всё же возможность в нем побывать.

А еще через день, оставив Марту на весь день в Рокфор-ле-Па, Петр поехал в Ля-Гард-Френэ на встречу с нотариусом, чтобы урегулировать хотя бы часть дел с наследством, с зимы так и не сдвинувшихся с мертвой точки.

Вечер он провел у соседа, где застал настоящий гарем. Изрядно постаревший, от загара словно пергаментный, светлоглазый Жан коротал свой досуг в обществе двух юных племянниц, которые разгуливали по саду полуголыми, без стеснения обнажая свою грудь, и их подружек из Марселя, явно из адептов женского сожительства, которые только что выиграли в лотерею большую сумму и, как бывает только в теленовостях, где-то неподалеку приобрели на свой выигрыш ферму. Или его просто разыгрывали? Всем гуртом компания плескалась в бассейне, плитку в котором отец Петра выкладывал когда-то собственными руками.

Такси остановилось под олеандром. Из черного «пежо» выбрался рослый, худощавый мужчина с тяжелой, свисающей до плеч гривой темных волос.

Пожилой водитель выгрузил из багажника чемодан и вернулся за руль. И только в следующий миг, когда рослый незнакомец схватил Марту в объятия, да так, что пятки ее зависли над землей, Петр узнал в приехавшем Николаса Бёма, венского кузена Марты.

Из болезненного костлявого подростка с бурным характером – именно таким он помнил Николя со времени его приезда в Париж четырехлетней давности, когда тот приезжал на юношеский музыкальный турнир, – кузен Марты превратился в скуластого здоровяка-мужчину с твердым взглядом и решительной походкой.

Не сходя с верхней площадки и одобрительно глядя гостю в глаза, Петр тряс ему руку, и его лицо медленно искажалось в вопросительной ухмылке.

Застыв ступенькой ниже, гость панибратски поддал ему по плечу и вымолвил:

– Net Überraschung, was?[1]

Кузен отбросил за плечи свою гриву и отчего-то смутился.

– Мы ждали тебя в полночь, – по-французски сказала Марта.

– Так получилось. Я сел в другой самолет, – тоже по-французски ответил он.

Необъятного размера зимний твидовый пиджак, нездешний матовый загар, необычайная, какая-то средневековая, редко встречающаяся породистость – Николас выглядел иноземным великаном. Впечатление сглаживали разве что светлые шорты, в сочетании с пиджаком придававшие ему что-то вызывающее, белоснежные кроссовки и какое-то прежнее упрямство избалованного подростка, запавшее на дно его умных, внимательных глаз.

Марта предложила кузену сразу же показать ему спальню. Ему была отведена комната под самой крышей, служившая Брэйзиеру не то летней конторой, не то личной опочивальней. После того как кузен осмотрел комнату, все трое вернулись за вещами, отнесли их наверх, а затем спустились в гостиную.

Радостно покусывая губы, Марта засуетилась в коридорчике между кухней и гостиной, накрывая столик под аперитив. Но ее ждало огорчение: Николас отказался от виски, от портвейна и даже от вина, заверив, что с лета вообще перестал «злоупотреблять» спиртным и теперь пьет одну минеральную воду или, на худой конец, кока-колу.

Кока-колы в доме не оказалось. Петр отправился на кухню толочь лимон со льдом, чтобы приготовить «лимонад по-домашнему», и оттуда слышал, как Марта с пылом рассказывает по-немецки о каком-то приключении, случившемся с ней в момент посадки на самолет в день возвращения из Вены, – ему она об этом не обмолвилась ни словом.

Марта приготовила на ужин маринованную в лимонном соке сырую лососину, картофельный салат, салат из помидоров с моцареллой, заправленный базиликом. И час спустя, когда стол, накрытый в столовой, был заставлен холодными блюдами, кузен говорил уже один за всех и не умолкал ни на миг.

С обескураживающим аппетитом и с восторженной всеготовностью на лице к новым впечатлениям, которые поджидали его, казалось, даже здесь, сейчас, за столом, кузен поглощал не глядя всё подряд, что бы Марта ни наложила ему в тарелку, тараторил об Австрии, об общих знакомых, о своих летних музыкальных курсах.

На юг Франции его «принесла нелегкая», как он уверял, а именно соблазн, лично у него не перестававший вызывать сомнение, принять участие в так называемом мастер-классе для пианистов, который организовывала в Каннах некая Моника де Кост. Точнее, даже не в Каннах, а по соседству, в Жуан-ле-Па, где и остановились по гостиницам все остальные участники сборища для не самых бедных, слетевшись на него со всех концов Европы. Кузен собирался ездить в Жуан-ле-Па каждый день. Каким видом транспорта Николас намеревался проделывать этот маршрут ежедневно, было не совсем понятно. Какие-то расчеты гость строил на знакомых, которые обещали одолжить ему машину, не то возместить затраты на ее аренду, если удастся найти что-то по сносной цене. В планы Николаса входило провести на юге две недели, после чего он собирался улететь в Люцерн, где его ждали уже для участия в летнем музыкальном фестивале. Программа впечатляла, она казалось более чем необъятной.

Молча следя за речью гостя и в свой черед не без аппетита налегая на сырую лососину, которая оказалась на редкость вкусной, стоило полить ее оливковым маслом и как следует посыпать укропом, Петр вдруг осознал, что кузен прекрасно говорит по-французски, почти без акцента и без грамматических ошибок. Это удивляло. Впрочем, для музыканта, для человека, обладающего музыкальным слухом, в этом, наверное, не было ничего противоестественного. Патлатый Николя стал исполнителем-профессионалом, даже если всё еще и продолжал где-то учиться. Учебой ни где попало, несомненно, объяснялась правильная постановка голоса, ученическая манера выстраивать многосложные фразы и, собственно, его упрямое желание оставаться на «вы», хотя Петр, как и раньше, был с ним на «ты». Новый тон отношений отдавал непонятным противоборством…

– Вариация в C-минор, опус № 1… Всё правильно. В вашем насвистывании, я имею в виду. Только Бах не использует постоянного схематического рисунка, скорее гармонические линии. А Гленн Гульд, если вы видели когда-нибудь кадры с ним… есть хорошие, его часто снимали… Наверное помните, когда он играет, он то смотрит на клавиши, то отстраняется, уходит в себя и не в состоянии остановиться. Он как бы прикован к месту. В этом ключ к нему.., – разъяснял Николас совершенно серьезным тоном, застав Петра за насвистыванием мелодии, когда вечером следующего дня они с Мартой вернулись из Жуан-ле-Па с открытия стажировки, где провели вместе целый день.

– И как там всё прошло? Всё хорошо? – спросил Петр.

Кузен принялся с увлечением рассказывать об организаторше курса Монике, пожилой аристократке родом из-под По. Худшей дыры, чем По, по мнению Николаса, невозможно было отыскать на карте. Но это не мешало ей разъезжать по всему свету со своими курсами и издавать в десятке стран брошюрки по исполнительскому мастерству.

– Марту пустили с тобой на занятия?

– Нет, сегодня занятий не было. В первый день – знакомства, болтовня, как всегда, – пояснил Николас тем же обстоятельным тоном. – Марта хотела посмотреть, как это происходит. Она права, со стороны это выглядит как слет какой-то секты.

– Очень забавная тетенька! – поддержала Марта, как и кузен, неслышно приблизившись к столу, который Петр накрыл к их возвращению в саду; она несла в руках блюдо с салатом и хотела сразу же садиться за ужин.

– «Мои дорогие и ненаглядные, заявляет она с ходу, я католичка по происхождению, но буддистка по убеждениям, я не свет мира, я ловец человеков, – подхватил кузен тему. – Поэтому ваши различия в вероисповедании мне до лампочки. Сюда вы приходите музыкантами, а дома будьте кем вам заблагорассудится».