Дальше, в порядке выдачи, следовали кашемировый шарф, цветастые мужские трусы-кальсоны, садовые ножницы с серебряными ручками, флакон австрийского шнапса, литровая бутыль дорогого виски из беспошлинного магазина. В придачу к подаркам Марта привезла в чемодане новый, незнакомый и чем-то враждебный запах, который почему-то сразу же стал чувствоваться по всему дому…
* * *
Загородный дом Брэйзиеров, предложенный им в пользование на весь август, находился в сорока минутах езды от Канн, в окрестностях Грасса.
Вековой, толстокаменный, в три этажа, дом утопал в тени обширного парка и был не просто огромен. Комнаты и подсобные помещения «Бастиды» – так усадьба называлась – трудно было обойти за один раз, не заблудившись. Из окон просматривался поселок Рокфор-ле-Па. На отшибе села, по склону доминирующей над местностью возвышенности, усадьбу когда-то и отстроили. Но теперь она вплотную приросла к соседним участкам. Благодаря высоте и несколько сиротливому местоположению, дом всё же оставался открыт всем ветрам. Из верхних окон удавалось обозреть не только ближайшую округу. Тыльные витражи выходили на совсем дикую, бугристую, испещренную расселинами равнину. Вдалеке справа проступали мутно-фиолетовые очертания Естерельского массива. Левее, к юго-востоку, взгляд даже нащупывал предместья Антиба, с этой точки пространства невидимые, которые карабкались вверх по впадинам рельефа и врастали в сушу, словно в панцирь окаменевшего доисторического земноводного.
Видеть знакомые с детства места из окон Брэйзиерова дома для Петра было неожиданно. Но так происходило с ним всегда, в какое бы место Прованса он ни приезжал. Каждый раз приходилось мириться с этой давней и неискоренимой странностью умозрительного восприятия, унаследованной из прошлого. Он практически ничего не узнавал. И как бы он ни усердствовал, он не мог принудить свой вестибулярный аппарат к дополнительным усилиям, необходимым для полной ориентации в постоянно меняющемся пространстве. Но дело было даже не в переменах, не в застройках, которые давали о себе знать из года в год, и здесь их было, пожалуй, больше, чем в других местах, а в каких-то внутренних ориентирах, вросших в сознание с детства раз и навсегда. Казалось, что всё здесь рядом. Он с безошибочной точностью мог бы сказать, сколько времени необходимо на дорогу от одного населенного пункта до другого – например, от Канна до Ниццы, от Ниццы до Монте-Карло… – но он ни за что не смог бы определить на глаз, в каком направлении лучше ехать.
До Ля-Гард-Френэ, до дома отца, от Рокфор-ле-Па было рукой подать, так близко, что при желании проще простого казалось выявить глазами точку рельефа на горизонте, соответствующую его точному местоположению. Однако Петр не знал, в какую сторону смотреть, и всегда был вынужден сверять координаты по солнцу. Ему никогда не удавалось отделаться от ощущения, что за годы здесь изменился не просто ландшафт, а сами расстояния и меры длины, которыми их принято измерять.
Брэйзиеры уверяли, что их «Бастида» принадлежала когда-то Луи Арагону. Правда это или вымысел – никто из их знакомых уже не задавался этим вопросом. Особенно бурно легенда обмусоливалась в тот год, когда Брэйзиер-муж решил с усадьбой расстаться и делал всё, чтобы набить ей цену. Затем он как-то сам по себе раздумал. К превеликому облегчению всего семейства. Усадьбу удалось сохранить. Однако, будь эта легенда подлинной, докопаться до истины сегодня было бы еще труднее. Каким образом Брэйзиеры, а точнее, родители Мари, переоформившие дом на дочь, когда она выходила замуж, умудрились заполучить в собственность настоящий дом-музей?
В коридоре, перед входом в гостиную, висела фотография, вырезанная из журнала, на которой корифей французской словесности был запечатлен в обществе своей жены-красавицы и улыбающихся сотоварищей. Все как на подбор в двубортных костюмах и в галстуках, собратья по перу, похожие на гангстеров из голливудских триллеров пятидесятых годов, прохлаждались на ступенях лестницы, которая вела… в дом Брэйзиеров! Сцена из загородной жизни послевоенной интеллектуальной элиты Прованса производила неотразимый эффект. Создавалось впечатление, что Арагон, как-то нагрянувший к Брэйзиерам в гости, согласился сняться для потомков.
Марта в Рокфор-ле-Па приехала в первый раз, и ей с трудом удавалось прийти в себя от своих открытий.
– Вот здесь… прямо на этом самом месте.., – она демонстрировала Петру рассохшийся венский стул, забытый на улице, на верхней террасе, – он, может быть, ел по утрам яички всмятку. А вот тут… иди-иди сюда, я тебе покажу еще одно местечко… – Марта распахивала дверь в небольшой тыльный солярий, заставленный массивными терракотовыми горшками, между которыми ютилось два шезлонга. – Я уверена, что здесь он почивал после обеда. Все знаменитые писатели работают по утрам.
– Шезлонги купили недавно, – пытался Петр ее урезонить.
– Значит, раньше здесь стояли другие. Ты не смотрел альбом в комоде… Ну на входе?
Марта уговорила его спуститься вниз, в крохотный вестибюль. Из выдвижного комода, подпиравшего простенок с зеркалом, она вытащила массивный фолиант, обтянутый траурно-черной кожей. Повидавший виды альбом был набит газетными вырезками и настоящими фотоснимками d’époque…
Арагон – приподняв шляпу и застыв в дружеском приветствии. Арагон – орудуя граблями перед воротами Брэйзиеров. Он же и какая-то дама – полулежа в шезлонгах и удивленно улыбаясь. Опять он – с газетой. Она – дымя сигарой. Но что удивительно, сцена разыгрывалась действительно в том самом солярии, откуда они с Мартой только что спустились вниз по лестнице…
Самое сильное впечатление на Марту производила столовая. Толстостенная темноватая комнатка сообщалась и с гостиной, и с кухней. Судя по снимкам, от которых фотоальбом трещал по швам, столовая служила корифею рабочим кабинетом. Именно в этом Арсен Брэйзиер когда-то уверял Петра, но Петр воспринимал это как розыгрыш. Теперь же настал черед Петра рассказывать невероятные небылицы Марте. И он вдруг проникался удовольствием, немного патологическим, как ему чудилось, которое Брэйзиер не мог, по-видимому, не испытывать в свое время, когда ему перепадала та же роль искусителя. Правду говорить было невозможно. Раз уж она никому не известна. Басни же рассказывать так и тянуло за язык. Особенно если собеседник оказывался хоть сколько-нибудь скептически настроен…
Проснувшись около семи утра от духоты, Петр слонялся по дому. Время от времени он заходил в ванную, чтобы намочить рубашку, выжимал и надевал ее мокрой. После чего опять возвращался в самый прохладный нижний холл, где листал газеты, которыми по счастливой случайности запасся по дороге. Или снова принимался перебирать брошюрки об изготовлении оливкового масла, попадавшиеся под руку в каждом углу, в каждой комнате, снова поднимался на второй этаж, в жилую мансарду и изучал перемены в обстановке.
Дом Брэйзиеров оказался завален свезенным откуда-то хламом. Три года назад, когда он приезжал сюда в последний раз, захламления не было. Все комнаты второго этажа теперь загромождала старая мебель, от которой исходил запах не пыли, а черного перца.
За окнами стояла испепеляющая жара. Даже в тени температура доходила до сорока градусов. От жары спирало грудь. Раскаленный, неподвижный воздух буквально обступал невидимой стеклянной толщей. Время от времени Петра охватывало неодолимое чувство, что, стоит ему вытянуть руку, как пальцы упрутся во что-то прозрачное, твердое и непреодолимое. Но разве он это не предвидел?..
Прогулка к морю, намеченная сразу после завтрака, при такой температуре казалась полным безрассудством. Езды до ближайшего пляжа всего минут тридцать, с пробками немного больше. Но Петр с трудом представлял себе, как они выдержат весь день на такой жаре. В машине с кондиционером – это еще куда ни шло. Но на улице?
