Они молча осмысляли это.

– Никогда нельзя знать, – сказал Люсьен.

– Арман, ты спишь?

– Мм…

Гамаш перевернулся на бок, чтобы видеть Рейн-Мари. Воздух в спальне стоял прохладный, но под пуховым одеялом было тепло. Он потянулся в поисках ее руки.

Они перенесли свой матрас в кухню и устроились у печки, чтобы ночью можно было встать и подбросить дровишек.

– Сегодня днем, узнав, что метель накрыла бо́льшую часть Квебека, ты, казалось, порадовался.

– Испытал облегчение.

– Почему?

«Объяснить это будет потруднее», – подумал он.

Анри и Грейси лежали, свернувшись на полу, рядом с ними; вдруг они зашевелились, но Арман и Рейн-Мари погладили их, и они успокоились, уснули.

– Вчера днем мне нужно было быть в Академии Sûreté на одной встрече, – прошептал Арман. – Я просил их ничего не предпринимать, пока не приеду я. Но тут налетела буря, и телефоны отключились. Вот я и забеспокоился, что они начнут без меня. Но поскольку метель накрыла такую большую территорию, я понял, что ничего не случится. Их тоже занесло снегом.

И он мог расслабиться. Зная, что в следующие несколько часов, пока воет метель, мир не будет двигаться. Замрет на месте.

В бурном, часто лихорадочном темпе жизни, в том, что тебе представлялась возможность ничего не делать, было что-то глубоко мирное. Ни Интернета, ни телефона, ни телевизора. Ни света.

Жизнь стала простой, примитивной. Тепло. Вода. Еда. Компания.

Арман вылез из-под одеяла и сразу же почувствовал холод.

Перешагнув через другие матрасы на кухонном полу, он подбросил еще поленьев в печку.

Прежде чем вернуться в теплую постель, Арман посмотрел через окно с переплетом в темноту. Потом нагнулся и подоткнул одеяло под Рейн-Мари.

И когда он сделал это, голос, резкий и неожиданный, воззвал к нему из темноты.

Предыдущим вечером те, кто не был занесен снегом, откапывали тех, кого занесло, прочищали дорожки от дома до дороги.

Габри и Оливье были приглашены к Гамашам, когда закончат, но отказались.

– Не хотим закрывать бистро, – объяснил Оливье.

– И у нас неожиданные постояльцы в гостинице! – прокричал Габри сквозь шквалистый ветер. – Не могут вывести свои машины, чтобы доехать до дому.

– Не могут найти свои машины.

Оливье лопатой показал на могильные холмы вокруг деревенской площади.

– Как ты думаешь, нам удастся привлечь к этому ребятишек? Убедить их в том, что это такая игра? – прокричал Габри в шапочку Оливье. – Тот, кто первым откопает машину, получит приз?

– А призом придется сделать мозг, – сказал Оливье.

Расчистили дорожку к дому Рут; Рейн-Мари постучала к ней, но старуха отказалась открывать дверь.

– Приходите к нам на обед! – прокричала Рейн-Мари в закрытую дверь. – Приносите Розу. У нас много еды.

– А выпивка?

– Есть.

– Нет, я не хочу выходить.

– Рут, пожалуйста… Вам не следует оставаться одной. Приходите. У нас есть виски.

– Не знаю. Последняя бутылка, которую я пробовала… у нее какой-то странный вкус.

Рейн-Мари слышала страх в ее голосе. Старуха боялась покинуть свой дом и выйти в метель. Все инстинкты выживания противились этому. И хотя Рут Зардо не очень-то подчинялась инстинктам выживания, ей все же удалось переползти через восьмидесятилетний рубеж.

В том числе и потому, что она не выходила из дому в метель.

Они один за другим в начале вечера подходили к дверям Рут, расчищая снег на тропинке. И она отфутболивала их одного за другим.

– Ну все, хватит, – сказал Арман, вставая.

Прежде чем направиться к двери, он прихватил одеяло «Гудзонов залив»[13].

– Что ты собираешься делать? – спросила Рейн-Мари.

– Приведу сюда Рут. Пусть для этого мне и придется сломать ее дверь.

– Вы собираетесь ее похитить? – спросила Мирна.

– Это не противозаконно? – спросила Рейн-Мари.

– Противозаконно, – сказал Люсьен, который был не в ладах с юмором. – Кто такая Рут? Почему она такая важная персона?

– Она личность, – сказал Арман, уже успевший надеть куртку и ботинки.

– Неужели? – одними губами спросила Мирна у Рейн-Мари.

– Ты ведь знаешь: если ты ее похитишь, выкупа тебе никто не заплатит, – сказала Рейн-Мари. – А мы будем обречены выносить ее общество.

– Рут не так уж и плоха, – сказала Мирна. – Меня беспокоит утка.

– Утка? – спросил Люсьен.

– Я пойду с вами, сэр, – сказал Бенедикт.

– Вы сомневаетесь, что я смогу привести ее сам? – шутливо спросил Арман.

– Ее сможете, – сказал Бенедикт. – Но утку?

Арман несколько мгновений смотрел на него, потом рассмеялся. В отличие от Люсьена, Бенедикт легко входил в любой разговор. Запросто отделял шутку от серьезных слов.

Бенедикт надел ботинки, куртку, шапочку и рукавицы, и Гамаш открыл дверь, но только для того, чтобы удивленно отступить.

На пороге стояла Рут, покрытая снегом. Ее тяжелое зимнее пальто топорщилось и шевелилось.

– Я слышала, у вас тут виски, – сказала поэтесса, проходя мимо них так, словно они были гости, а она – хозяйка дома.

Рут пошла в дом, на ходу роняя на пол шапочку, рукавицы, пальто и куртку.

– Это кто? – спросила Рут, показав Розой на Люсьена и Бенедикта.

Рейн-Мари представила их.

– Они не пьют виски, – сказала она, правильно предположив, что Рут ничего другого и не хочет про них знать.

В дальнем конце гостиной на обеденном столе, на котором стояли несколько керосиновых ламп и свечки, лежали на выбор хлеб, сыр, холодная курица, ростбиф и выпечка.

– Вам о чем-нибудь говорит имя Берта Баумгартнер? – спросил Арман у Рут.

Он сел на диван рядом с ней и протянул приготовленную для нее тарелку.

– Ничего, – сказала Рут.

Мирна отошла от стола на некоторое расстояние и прошептала Арману на ухо:

– Никакие другие имена, кроме «Джонни Уокера» или «Гленфиддиха»[14], ее не интересуют. Смотрите и учитесь.

Мирна вернулась к столу, положила себе на тарелку куриную ножку, немного камамбера, кусочек багета и сказала:

– Берта Баумгартнер? Оливье недавно получил целый ящик. Двадцатипятилетний. Медленного старения в дубовой бочке. Очень мягкий.

– Так что, «Берта Баумгартнер» – это выпивка? – спросила Рут, встревая в разговор.

– Нет, не выпивка, старая пьяница, – сказала Мирна. – Но нам нужно твое внимание, хотя оно и неустойчивое.

– Ты жестокая женщина, – обиделась Рут.

– Мы – исполнители ее завещания, – произнес Арман. – Но мы с ней не были знакомы. Она жила поблизости.

– Старая ферма на пути в Мансонвиль, – сказала Мирна.

– Берта Баумгартнер? Мне это имя ни о чем не говорит, – бросила Рут. – Ты – нотариус?

– Я? – прошамкал Бенедикт с набитым ртом.

– Нет, не ты. – Рут оглядела его. И его волосы. – Я вижу, у Габри появился конкурент в борьбе за кресло деревенского дурня. Я говорю про него.

– Про меня? – спросил Люсьен.

– Да, про тебя. Я знала некоего Лоренса Мерсье. Он приезжал, чтобы обсудить со мной мое завещание. Твой отец?

– Да.

– Вижу сходство, – сказала она. На комплимент ее слова не походили.

– Так вы составили завещание? – спросила Рейн-Мари, возвращаясь с тарелкой на свое место у огня.

– Нет, – сказала Рут. – Решила ничего не делать. Нечего оставлять. Но у меня есть письменные инструкции на мои похороны. Цветы. Музыка. Парад. Речи всевозможных важных персон. Дизайн почтовой марки. Все как обычно.

– Дата? – спросила Мирна.

– Ну, я, может, еще и не умру, – ответила Рут.

– Если мы не найдем осиновый кол или серебряную пулю.

– Это только слухи. – Рут обратилась к Арману. – Так эта Берта сделала тебя исполнителем ее завещания, а ты ее даже не знал? Похоже, она чокнутая. Жаль, что я ее не знала.

– Впрочем, она не первая оставляет странное завещание, – сказала Рейн-Мари. – Разве завещание Шекспира не лишено странностей?