На дуэли, помимо секундантов, негласно присутствовали: боевой товарищ Лермонтова Руфин Дорохов, проводник Евграф Чалов и другие свидетели, разместившиеся в окружавшем дуэльную площадку кустарнике. По уверению жившего неподалеку от домика Лермонтова его бывшего однополчанина А. И. Арнольд и, «вся молодежь, с которою Лермонтов водился, присутствовала скрытно на дуэли, полагая, что она кончится шуткой и что Мартынов, не пользовавшийся репутацией храброго, струсит и противники помирятся»[175].

Условия дуэли были составлены секундантом Мартынова князем Васильчиковым, который, несмотря на свой молодой возраст, уже имел большой опыт секундантства на дуэлях. При составлении условий он консультировался с Николаем Соломоновичем. Условия дуэли носили жестокий, бесчеловечный характер и были совершенно не адекватны той мелкой ссоре в доме Верзилиных, которая послужила поводом для вызова. Причем «составители» уже знали, что Лермонтов категорически отказывается от своего выстрела, а следовательно, Мартынов будет стрелять в обезоружившего себя противника.

Лермонтов отказался от своего выстрела еще в первой половине дня 14 июля. Приводим его заявление друзьям в изложении Н. П. Раевского: «…Мартынов пускай делает, как знает, а что сам он (Лермонтов) целить не станет. „Рука, — сказал, — на него не поднимается!“»[176]

Все же, несмотря на дерзкие поступки и вызывающее поведение поручика, душа у поэта была добрая. Он понимал, что в отношении Мартынова в последние месяцы поступал не совсем хорошо, оскорбляя его насмешками, обидными прозвищами и, особенно, злыми карикатурами. Поэта мучила совесть. Демонстративно отказываясь от своего выстрела, он как бы извинялся за свое язвительное поведение и делал шаг к примирению.

Некоторые читатели глубоко заблуждаются, отождествляя Лермонтова с Печориным. Последний сумел убить подлую, но живую душу. Лермонтов не был Печориным и не способен был убить человека. Вспомним, что Лермонтов не целил и в предыдущей дуэли в Баранта, выстрелив в сторону. Гений и злодейство — несовместимые вещи!

Отказываясь от своего выстрела, проявляя добрую волю, Михаил Юрьевич надеялся и на ответный ход добродушного, мягкого, спокойного с виду Николая Соломоновича. Но душа Мартынова была черной, он не был способен на благородный поступок. Более того, Мартынов, восприняв и оценив полученную от друзей поэта информацию о категорическом отказе противника от своего выстрела, почувствовал полную свою безопасность и безнаказанность. Для несколько трусоватой натуры его это был бесценный подарок. К концу дня 14 июля он повеселел и не раз открыто подшучивал над «путешествующим противником» своим. Мартынов стал играть роль непреклонного, смелого человека и весь сиял от напускной торжественности.

Вот в такой ситуации составлялись условия дуэли. И конечно, очень жаль, что приятель Лермонтова и его боевой товарищ Михаил Глебов, который по воле судьбы, проживая в одном домике с Мартыновым, оказался на стороне последнего, а также секунданты со стороны Лермонтова — ленивый, беспечный Столыпин и бывший кавалергард Трубецкой — не предприняли эффективных действий для смягчения условий дуэли. А сам поручик Лермонтов, как человек бесстрашный и гордый, не мог выказать трусости сопернику и без сомнений согласился на смертельные для себя условия.

По условиям дуэли, расстояние между барьерами составляло от 6 до 10 шагов[177], что соответствует 4–6,5 м. От барьеров в каждую сторону отмеряется по 10 шагов, куда становятся дуэлянты перед началом поединка. От крайних этих точек соперники должны сходиться по команде «Сходись!» Далее секунданты подают с большими интервалами команды «Один», «Два» и «Три». Особенного права на первый выстрел по условиям никому не дано. Каждый мог стрелять, стоя на месте, или на ходу, или подойдя к барьеру, но непременно в промежутке между командами «Два» и «Три». После счета «Три» стрелять уже нельзя, раунд дуэли считается законченным. Всего таких раундов с разведением соперников на крайние точки по условиям должно быть три. Осечка считается за выстрел. Если соперник выстрелил, не дойдя до барьера, его можно вызвать к барьеру, чтобы сделать ответный выстрел.

Таким образом, Лермонтов был поставлен в безысходное положение. От своих выстрелов он заранее отказался (и все знали, что слово свое Лермонтов всегда держит), а соперник имел право на 3 выстрела с очень близкого расстояния.

На дуэли использовалось очень мощное и точное оружие — крупнокалиберные дальнобойные немецкие пистолеты системы Кухенройтера с кремнево-ударными запалами и нарезным стволом. Поручик Лермонтов обладал великолепной стрелковой подготовкой, имея в полку репутацию меткого стрелка, сажавшего из пистолета пулю на пулю. Но это не имело ровно никакого значения вследствие отказа его от выстрелов.

Стрелковая подготовка отставного майора Мартынова была похуже, но вполне достаточной, чтобы с такого короткого расстояния попасть в своего противника. Вероятно, желая обелить убийцу, десятилетиями после дуэли распускались слухи о том, что Мартынов якобы не умел толком стрелять из пистолета и попал в Лермонтова случайно. Это явная ложь. Возможно, такое мнение могло сложиться из-за своеобразной манеры стрельбы любившего оригинальничать Николая Соломоновича, который прицеливался, разворачивая пистолет на 90 градусов (курком в сторону), что он называл «стрелять по-французски». П. А. Висковатов[178] сообщает, что ему известна еще одна дуэль Мартынова, проходившая в Вильне. Быстро подойдя к барьеру, Мартынов повернул пистолет «по-французски» и метко поразил своего противника.

Прибыв к месту поединка, Лермонтов и его секунданты встретили там приехавшего чуть раньше на беговых дрожках вместе с Васильчиковым мрачного, молчаливого Мартынова, который церемонно поклонился им. Встретившись взглядом со злыми, холодными глазами Мартынова, Михаил Юрьевич понял, что, вероятно, никакого примирения не будет. Приехавший с добрыми мыслями и сердцем поэт сразу потерял свое веселое настроение, и саркастическая улыбка вдруг исказила черты его лица.

В соответствии с дуэльными правилами, секундантами была предпринята последняя попытка примирения. Лермонтов выказал полную свою готовность на примирение, заявив, что причина слишком ничтожна для дуэли. Начальник штаба войск Кавказской линии подполковник А. С. Траскин, допросивший секундантов после поединка, доносил своему командующему генералу П. X. Граббе, что на месте дуэли «Лермонтов сказал, что не будет стрелять и станет ждать выстрела Мартынова»[179].

Но Николай Соломонович остался в позе непреклонного. Примирение не входило в его планы. Вся фигура его выказывала полную решимость, а горящие ненавистью глаза выдавали сокровенное желание пропитанного лютой злобой человека.

И тогда свершилась дуэль — узаконенное убийство, явление, противное самой природе человека, созданного, чтобы жить и наслаждаться жизнью.

Сам поединок проходил в крайне неблагоприятных погодных условиях: огромная грозовая туча, надвигавшаяся со стороны Бештау, достигла-таки района дуэли, и, когда уже отмерили дистанцию и раздали заряженные пистолеты дуэлянтам, поднялась предгрозовая буря с плохой видимостью, а затем пошел страшной силы грозовой дождь. Стрелялись уже под этим ливнем, бившим прямо в лицо секундантам и значительно затруднявшем видимость как последним, так и самим противникам. Дуэльная площадка была неровной, и получилось так, что Лермонтов был поставлен секундантами на скате дороги выше Мартынова. Фигура поручика выступала отчетливой мишенью для стоявшего ниже Мартынова, что создавало преимущества в прицеливании последнему.

Глебов махнул рукой и громко скомандовал: «Сходись!» Мартынов, не поднимая пистолета, быстрыми, широкими и уверенными шагами приблизился к барьеру, поднял пистолет, повернул его «по-французски», курком в сторону, и стал целить в противника. Полыхнула молния, выхватив из грозовой темноты его мрачное и сосредоточенное выражение лица.