Лишь чудом не состоялась дуэль между М. Ю. Лермонтовым и лихим кавказским офицером Р. И. Дороховым при первой встрече их в 1840 году, когда оба они участвовали в экспедиции против чеченцев в составе отряда Галафеева. Руфин Иванович имел репутацию бретера[90], он дрался на дуэлях 14(!) раз, за дуэли не раз наказывался разжалованием в солдаты и вновь выслуживался в офицеры благодаря своей дерзкой отваге. С первого взгляда Михаил Юрьевич сильно не понравился Руфину Ивановичу, и последний, как он сам признался в дальнейшем писателю А. В. Дружинину, всерьез намеревался проучить «столичную выскочку» на дуэли. Однако недоразумение удалось устранить, поединок не состоялся, более того, соперники стали в дальнейшем друзьями. Дорохов убедился, что в Лермонтове, несмотря на его внешне вызывающий вид, душа добрая. И когда вскоре Дорохов получил тяжелое ранение, он свою «команду охотников», таких же отчаянных головорезов, как он сам, передал под командование именно Лермонтову.

Последняя околодуэльная ситуация сложилась у М. Ю. Лермонтова с молодым прапорщиком С. Д. Лисаневичем в Пятигорске в 1841 году. Но этой истории еще будет отведено место дальше.

Как видим, молодой неуживчивый и бесстрашный офицер и смелый, дерзкий поэт мог закончить свой земной путь даже раньше 26 лет, погибнув совсем не от руки Мартынова, и тогда в историю черными буквами была бы навечно вписана фамилия совершенно другого «злодея».

Как много в жизни случайностей и какую подчас счастливую или, наоборот, роковую роль играют они в судьбе того или иного человека!

В середине мая 1841 года поручик Тенгинского пехотного полка М. Ю. Лермонтов и капитан Нижегородского драгунского полка А. А. Столыпин отбыли из Ставрополя, административного центра Кавказа того времени, направляясь в Дагестан, в крепость Темир-Хан-Шуру, где концентрировался экспедиционный отряд для штурма неприступного аула Чиркей. Алексей Аркадьевич Столыпин по прозвищу Монго[91] приходился двоюродным дядей Михаилу Юрьевичу, хотя и был на 2 года моложе его. Друзья сами напросились в экспедицию в штабе войск Кавказской линии, так как справедливо считали, что, участвуя в боевых действиях, им будет легче отличиться, заслужить прощение и выхлопотать себе отставку у Николая I. В подорожной, датированной 10 мая и подписанной главнокомандующим войсками Кавказской линии генералом Граббе, предписывалось: «От города Ставрополя до крепости Темир-Хан-Шуры Тенгинского пехотного полка господину поручику Лермонтову… давать по две лошади с проводником, за указанные прогоны, без задержания».

По дороге Лермонтов и Монго дважды повстречали ремонтера[92]Борисоглебского уланского полка корнета П. И. Магденко, чьи воспоминания дошли до наших дней и пролили свет на неожиданное изменение маршрута Лермонтова и Столыпина.

Вторая встреча приятелей с Петром Магденко состоялась поздним вечером в Георгиевске, располагавшемся в 40 верстах от Пятигорска. Дальше дороги невольных попутчиков расходились: путь улана лежал через Пятигорск, а два друга должны были отправляться в другую сторону, для борьбы с непокорным Шамилем. Несмотря на приближающуюся ночь, Лермонтов и Столыпин решили ехать не откладывая и велели закладывать лошадей. Но путешествовать ночью было небезопасно, тем более что за несколько дней до этого недалеко от Георгиевска черкесы зарезали унтер-офицера. На предостережения Лермонтов дерзко вскричал, что он «старый кавказец и его не запугаешь». Однако разразился страшный ливень, который сильнее доводов попутчиков подействовал на Михаила Юрьевича, решившего тоже переночевать в Георгиевске.

Сели пить чай, на столе появилось кахетинское, и потекла веселая, непринужденная беседа. Улан откровенно признался, что не понимает влечения друзей к трудностям боевой жизни и с упоением стал рассказывать об удовольствиях, которые ожидают его в Пятигорске, с удобствами жизни и разными затеями, которые им в отряде, конечно, доступны не будут. Друзья лишь посмеивались над ним.

Путешественники разошлись по комнатам, но слова улана разбередили кровавые раны в душе Михаила Юрьевича. Возможно, часть ночи поэт не спал, размышляя, как ему поступить. Он был, словно витязь, на перепутье двух дорог: налево пойдешь — в Шуру попадешь, под пули свирепых горцев Шамиля, но можешь получить не смертельное, а более легкое ранение, а это уже отставка; направо пойдешь — встретишь милый с детства, веселый Пятигорск, чудно хороший в эти майские дни, а это передышка после долгой и скверной дороги, которую Михаил Юрьевич всегда плохо переносил, которая обостряла все его болезни. Пятигорск, наконец, это возможность хотя бы на время отдаться всецело поэтическим замыслам, заняться литературной работой. Рождающаяся и бурно разрастающаяся песня стихов просилась вырваться наружу из каменного остова черепа, пролиться на бумагу стройными, ритмичными рядами букв и улететь в мир волшебной мелодией звуков, вызывая в сердцах многих поколений землян чувства глубокой грусти, любви и красоты.

К утру в голове Михаила Юрьевича созрело решение. Он положил довериться воле слепого жребия. Не зря он был автором «Фаталиста». Так подброшенная кверху монетка предрешила роковым образом судьбу М. Ю. Лермонтова, начертав ему скорую гибель от руки бывшего приятеля.

Но послушаем свидетеля, беззаботного и добродушного Петра Магденко: «На другое утро Лермонтов, входя в комнату, в которой я со Столыпиным сидели уже за самоваром, обратясь к последнему, сказал: „Послушай, Столыпин, а ведь теперь в Пятигорске хорошо, там Верзилины (он назвал еще несколько имен); поедем в Пятигорск“. Столыпин отвечал, что это невозможно. „Почему, — быстро спросил Лермонтов, — там комендант старый Ильяшенко, и являться к нему нечего, ничто нам не мешает. Решайся, Столыпин, едем в Пятигорск“. С этим словами Лермонтов вышел из комнаты… Столыпин сидел, задумавшись…

Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел к столу и, обратясь к Столыпину, произнес повелительным тоном: „Столыпин, едем в Пятигорск! — С этими словами вынул он из кармана кошелек с деньгами, взял из него монету и сказал: — Вот, послушай, бросаю полтинник, если упадет кверху орлом — едем в отряд; если решеткой — едем в Пятигорск. Согласен?“ Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был брошен, и к нашим ногам упал решеткою вверх. Лермонтов вскочил и радостно закричал: „В Пятигорск, в Пятигорск!“».[93]

Несмотря на проливной дождь, по настоянию Лермонтова немедленно отправились в путь. Ведь до Пятигорска был всего один перегон. Попутчиков обдавало целым потоком дождя. Михаил Юрьевич говорил почти без умолку и все время был в каком-то возбужденном состоянии.

Промокшие до костей, приехали в Пятигорск, остановились в гостинице Найтаки, переоделись. Когда через несколько минут попутчики встретились в номере у Магденко, Михаил Юрьевич, потирая руки от удовольствия, сообщил Столыпину: «Ведь и Мартышка, Мартышка здесь!»

Да, Мартынов с конца апреля находился в Пятигорске и ходил по городу с мрачной физиономией обиженного судьбой человека. И не знал он еще, что злой рок только что присудил ему стать убийцей великого русского поэта.

В Пятигорске в ту весну было необыкновенно хорошо. Городок был в цвету. В воздухе стоял аромат белой акации. Рядом с городом возвышались Машук и Бештау, а вдали виднелась цепь снежных гор с Эльбрусом во главе, красивым розовым цветом покрывавшихся на закате. А когда приходила прохлада ночи, отчетливо слышалось в тишине таинственное журчание источников.

«Сезон в 1841 г. был одним из самых блестящих»,[94] — вспоминал А. И. Арнольди. Съехалось тогда в Пятигорск около 1500 семей. И не только больных привлекал этот небольшой городок с волшебными целебными источниками, способными, как казалось, воскресить мертвых. В Пятигорске была веселая, привольная жизнь, а нравы были просты. Сюда стекались кавказские офицеры в свободное от боевых действий время, в отпуск и частенько даже самовольно. Аристократы и люди попроще со всей России стали находить удовольствие в поездках для отдыха и всевозможных увеселений в этот райский уголок Земли. Очаровательные барышни с тонкой талией и пышным бюстом и другими прелестями устремлялись сюда в поисках счастья и приключений. Помимо прочего, Пятигорск слыл тогда городком картежным, вроде кавказского Монако.