– Куда? – Лизавета хлопнула ресницами. Жизненный опыт подсказывал, что с особами скандальными спорить себе дороже.

– Откуда… отсюдова. – Девица раздраженно хлопнула веером по ладони. – Нечего тебе тут делать. – И повторила по слогам, громко: – Не-че-го! Поняла?

– Нет, – честно ответила Лизавета.

– Глупая, что ль? – уже много миролюбивей поинтересовалась девица. – Бывает… у моего тятеньки тетка есть. А у нее – девка… ну тупая, страсть просто… ей человеческим языком говоришь, что дура ты, а она только кивает…

– Точно дура, – согласилась Лизавета, разглядывая новую знакомую уже с вполне профессиональным интересом. И та, польщенная вниманием – а внимание она, судя по всему, любила, – кивнула. И поинтересовалась даже:

– Ты откудова будешь?

– Оттудова, – Лизавета указала на двери, возле которых застыла неподвижная фигура младшего лакея. – А ты? Как тебя зовут?

Девица молчала, продолжая разглядывать Лизавету. И выражение лица ее было каким-то… усталым, пожалуй.

– У тебя такое красивое платье… и камни… это ведь настоящие алмазы? Никогда таких не видела… – сказала Лизавета.

Девица вздохнула.

– А то. – Она коснулась броши-банта, украшенной дюжиной подвесок с крупными каменьями. – Папенька подарил. На удачу, стало быть… так и сказал, езжай, дорогая моя Авдотьюшка…

Она даже носом хлюпнула и нос этот, не особо чинясь, перчаточкой вытерла.

– И отыщи себе жениха… в нашем захолустье женихов нормальных днем с огнем не сыщешь, – уже совсем освоившись, сказала Авдотья. – Вот я и подумала, а и вправду, чем оно не шутит? Папенька-то меня и так ко двору бы вывез, да все дела… он у меня знаешь кто?

– Не знаю.

– Генерал!

– О! – с должной толикой восхищения воскликнула Лизавета.

– А то… правда, заслали ажно на Пяльшь, а там скукотища редкостная… всего развлечений, что тетеревов пострелять. Или вот на татарву поохотиться… ты стрелять любишь?

– По тетеревам? – уточнила Лизавета просто на всякий случай. А то, сказывали, на границах всякого рода развлечений хватало, о которых людям мирным знать не следовало.

– А хоть бы и по тетеревам… я туточки вторую неделю маюсь, совсем извелась… тетка, как узнала, сразу тятеньке письмецо отбила… вон моя сестрица двоюродная… я ж знаю, что не за меня тетушка беспокоилась, само собою… небось свою Дешечку пристроить получше желает, только у них-то самих денег нетушки. А у тятеньки довольно… он для меня ничего не жалеет. Как узнал про конкурс этот, так сразу и велел собираться… портал купил.

Лизавета с уважением присвистнула, чем заработала одобрительный кивок Авдотьи.

– А то… я бы и поездом, успевала все одно… коня б не бросила… я своего Соколика еще жеребенком взяла, сама растила, сама поила… лучшего жеребца во всей империи не сыскать. Так нет же, уперся, папенька в смысле, а с ним, как упрется, только маменька и могла сладить. Адъютанты не справляются… дал магику тысячу рублей, тот и рад стараться… а у тебя тятенька, стало быть, граф?

– Барон. Это бабкин титул, а родители… – Лизавета почувствовала, как привычно заныло сердце. – Нет их больше…

– Померли?

– Да.

– Давно?

– А какая разница?

– Действительно. – Авдотья следила за кузиной, девицей, следовало сказать, премиленькой, того хрупкого образа, который многим мужчинам видится воплощением всех женских идеалов. – Ишь ты… к Таровицкой прилипла… поверила, что та в императрицы выбьется…

– Таровицкая – это…

– Видишь? Вон там, у колонны… в таком синем платье…

Темно-синем, почти черном. Еще немного, и платье показалось бы слишком уж темным, почти откровенно вдовьим, но, удивительное дело, оно лишь подчеркивало воздушную хрупкую красоту девушки.

– Только и шепчутся, что, мол, весь конкурс и нужен, чтоб ее народу показать… для того и придумали. – Авдотья оперлась на подоконник, охнула, поправила платье, которое задралось с одной стороны, и махнула рукой.

– Думаешь?

– Мой батюшка говорит, что сперва уж диспозицию изучить надо толком, а после теории с планами строить.

Таровицкая, окруженная свитой из двух дюжин красавиц, выглядела истинным совершенством. А так не бывает. То есть в сказках возможно, но…

– Она со всеми приветлива, никому худого слова не скажет, только и приблизить никого не приближает… все наособицу, наособицу… служанок и тех привезла. Мне вот не разрешили Малашку оставить, но я ж не княжна… не знаю… может, оно и вправду… пожелай Лешек ее взять, так ведь мигом старые поднимутся, припомнят и происхождение простое, и мамку подлого сословия… и еще чего… народишко взбаламутят. А вот коль народишко этот сперва к царской невесте расположением проникнется…

Будет совсем иной коленкор.

И Лизавета посмотрела на княжну Таровицкую по-новому.

– А там, видишь? – Авдотья, уже полностью освоившись, подпихнула новую знакомую локтем. – Стоит темненькая такая, глазами зыркает? Это Аглая Одовецкая, она Таровицких на дух не переносит. И есть с чего… говорят, они усадьбу Одовецких сожгли и почти все земли прибрали. Глашку небось тоже извели бы, только старая княгиня еще та лиса, забрала внучку и скрылась… где пряталась – никто не знает. Теперь вот объявилась. И вчера была у императрицы, небось за внучку просила… прежде-то, тятенька говорил, Одовецкие крепко в силе были. Даром что целители, а при троне стояли, а уж старая княгиня и вовсе императрице верной подруженькой была. Так что, может, Таровицкие зря и надеются. Как бы Одовецкие корону не прибрали. Эх, жарко туточки, вся взопрела. – Она помахала веером и призналась: – Бесит.

– Что?

– Все… стоишь тут корова коровой… а эти вон… смеются… думают, что раз я на границе выросла, то дурища… у меня тоже гувернантка, за между прочим, имелась… правда, ее после татарва скрала, но сама виновата, нечего было по ночам на свиданки бегать. Ей говорено было, а нет… тятенька ее после сыскал, только возвращаться она не захотела. А другие не поехали. И из пансиона меня выгнали…

– За что? – удивилась Лизавета.

– Да… за дурость… довели меня. – Авдотья тяжко вздохнула. – И кузина эта… вечно ходила, глазки в пол, такая тихоня… все хвалят, а у меня норов. Папенькин. Вот и… как-то оно вышло, сама не знаю… побила я ее. Немного. Волос подрала… эта в слезы, и другая дура тоже… все верещать стали, что меня боятся… будто я кого первой трогала… туточки тоже… говорю ж, не место тебе. Сожрут.

– Посмотрим. – Лизавета наблюдала за княжной Одовецкой, которая, в свою очередь, не сводила взгляда с княжны Таровицкой, а уж та, в свою очередь, довольно-таки ревниво следила за бледненькой, если не сказать вовсе блеклой девчушкой.

– А… это Снежка. – Авдотья тоже проследила за взглядом. – Тятенькиного старинного приятеля дочка… ее зовут Асинья… красиво, да? Только наши все одно переиначили… ее тоже в жены царевичу прочат…

Не многовато ли у царевича жен?

Нет, будь он из турков или, паче того, асваров, у которых, сказывали, жен может быть четыре, а наложниц и того больше, всем бы место нашлось. Но трон один.

И обычай.

И стало быть, конкурс будет куда интересней, нежели Лизавета предполагала.

– А она…

Авдотья рученькой махнула.

– Тихая она, блаженная… матушка ейная не из наших… ну, не из людского племени…

Вот это и вовсе неожиданно.

– Тятенька сказывал, что случилась с его приятелем беда, только не сказывал какая… то ли заблудился, то ли волки сожрали… не до конца, – уточнила Авдотья, поняв, сколь нелепо звучит история. – Главное, что он бы не выбрался, когда б не дева лебяжья. Полюбил он ее крепко, в жены взял… правда, только по их обычаю. Небось ихнему народу в церкву путь заказан… только странно… императрица-то ходит.

– Императрица?

Авдотья посмурнела, огляделась и шепотком произнесла:

– Она тоже, бают, не совсем чтоб человек… может, полукровка какая… но лучше об том помалкивать. А то ж…

Лизавета кивнула: и вправду, об императрице помалкивать оно как-то правильней будет. А вот к княжне юной, застывшей у окна, она приглядится.