— Ты невероятная, — шепчу, оторвавшись от ее губ. — Если я буду слишком груб, со мной такое случается, скажи.
— Помолчи уже, — Птичка запускает руки в волосы на моем затылке.
— Что ты со мной делаешь?
— Хочу тебя.
После этой фразы, сказанной тихим, глубоким голосом, все шлагбаумы летят к чертям. Срываю с себя футболку и помогаю снять майку той, кого желаю до безумия. Одно движение и белье тоже летит на пол.
Она широко распахивает глаза и, протянув руки, начинает водить пальцами по рисункам на моём теле. От каждого прикосновения кожа пылает, а кровь с шумом несется по венам, жидким огнем сжигая все на своем пути. Во мне больше нет сомнений — мое место здесь.
Запускаю руку в ее шорты и, ощутив под пальцами шелковистую кожу ягодиц, сильнее прижимаю девушку к себе. Второй глажу затылок, губами буквально поедаю ее. Я пью дыхание Агнии, забираю ее энергию, взамен отдаю свою. Мы как два сообщающихся сосуда и, черт возьми, я хочу, чтобы это длилось вечно.
Она, не отстраняясь и не прерывая поцелуя, находит руками пояс моих брюк и расстегивает его. Хочу попросить ее не торопиться, потому что, если она продолжит в том же духе, не выдержу — слишком высоко напряжение. Я так сильно возбужден, как будто мне снова шестнадцать, а Птичка — первая девушка в жизни, расстегивающая мне брюки.
Провожу рукой по ее позвоночнику, а она дрожит в моих руках. Хочу слышать ее — мне мало только чувствовать ее желание. Мне нужно, чтобы она кричала, называла моё имя, молила не останавливаться. Отрываюсь от ее губ и спускаюсь поцелуями все ниже и ниже, рисую узоры влажным языком, ищу на коже те заветные точки, которые помогут лучше узнать ее. Она опирается одной рукой о столешницу и запрокидывает назад голову.
— Ты мне доверяешь? — задаю вопрос, который не дает покоя.
— Я люблю тебя, — отвечает, глядя в потолок. — Ответила на твой вопрос?
Чувствую, как волна накрывает меня. Это счастье? Удовлетворение? Похоть? Не знаю, но сейчас мне настолько хорошо, что почти больно.
Покрываю поцелуями ее тело, медленно и мучительно, распаляю ее — сегодня не время для стеснения или страха. Хочу доказать, что ее доверие — именно то, что я заслужил, что все это не зря.
Одна маленькая пуговица отделяет меня от того момента, когда Птичка предстанет передо мной в своей естесственной, ничем не прикрытой, первозданной красоте. И не завидую тому, кто осмелится сейчас мне помешать — в любом случае, даже в случае землетрясения, остановиться не смогу. Агния и сама понимает, что назад дороги нет.
— Может, в спальню? — спрашиваю, между словами слегка покусывая ее живот.
— Филипп, ты слишком много разговариваешь, — тихо смеется, и от этого смеха кровь стынет. — Чем тебе здесь не нравится?
Мне не нужно особое приглашение: одной рукой расстегиваю ее шорты, второй — свои джинсы. Агния плавно выравнивает тело и помогает штанам упасть на пол.
— Ох, — только и говорит, когда понимает, что надевать нижнее белье сегодня не входило в мои планы.
Молчу, улыбаясь, наблюдая, как краска смущения заливает ее прекрасное лицо. Высвобождаю ноги из упавших брюк и, приподняв немного ее ягодицы, рывком освобождаю девушку от остатков одежды.
— Ты знаешь, что ты самая красивая девушка, что мне доводилось видеть?
Она не реагирует на мои слова, только еще сильнее заливается краской, словно ее в томатный сок лицом окунули.
А я стою, путешествуя взглядом по изгибам ее великолепного тела, и понимаю, что вся эта красота — только моя.
— Ты сводишь меня с ума, — снова подхожу к ней. Она сидит, закрыв глаза, и улыбается. Вижу, что она готова, чувствую тепло, исходящее от нее, дрожь. Не могу больше терпеть — это выше моих сил, поэтому медленно раздвигаю ее ноги и плавно вхожу. С каждым движением, толчком ощущаю, что до этого момента будто и не жил на свете. Она отдает мне всю себя, без остатка, открывает навстречу свою душу, а я понимаю, что не смогу уйти от нее.
Что бы ни ждало нас впереди, я не отпущу ее.
30. Пламенный привет
Утро проникает первыми солнечными лучами сквозь тонкие занавески, разукрашивая комнату в разные оттенки золота и серебра. Открываю один глаз и смотрю в потолок. Сначала в голове ни одной мысли, но постепенно события прошедшей ночи — и не только ночи, а и предрассветных часов — всплывают в памяти, заставив от смущения спрятать голову под одеялом.
Фил на меня странно влияет — я способна, оказывается, на смелые поступки. Я, кто бы мог подумать, еще та экстремалка. В мозгах переливающимися, горящими яркими огнями вывесками мелькают картинки того, чем мы занимались ночью. Неужели это была я — скромная, тихая девочка. У меня до Фила было два парня, с которыми отважилась лечь в постель, но ничего подобного тому, что испытала этой ночью, и близко не было. Ну, да, было приятно, интересно, но это и рядом не стоит с тем, что чувствовала в объятиях Филина. Он смог проникнуть в мою душу, дойти до самого дна и вытащить оттуда что-то, о чем и сама не догадывалась. Он доказал и показал, что могу быть смелой, рисковой. Самой не верится. И мне нравится новая я — как будто этой ночью перевернула страницу своей старой жизни. Что ждет за новым поворотом? Какой будет новый день, не знаю, но сейчас не боюсь, что Филин оставит меня одну.
Высовываюсь из-под одеяла и медленно поворачиваю голову в ту сторону, где лежит Фил. Он спит, лежа на животе и разметав руки в разные стороны. Трогательный, когда спит, беззащитный. Беру со столика фотоаппарат и делаю несколько снимков.
— Чего тебе спокойно не лежится, медоносная пчелка? Расслабься, — не открывая глаз, бурчит Фил. — Иди сюда.
Убираю вещь на место и ныряю в его объятия. Сейчас мне так уютно и хорошо, что мечтаю лишь об одном: пусть это утро никогда не заканчивается.
— Доброе утро, Птичка, — говорит, и его горячее дыхание обжигает шею.
Он прижимает меня к себя так сильно, что ребра подозрительно хрустят. Нет, я рада, конечно, что наши чувства взаимны, но это же не повод снова в травматологию ехать.
— Ты меня задушишь, — смеюсь, пытаясь удобнее устроить свое, измученное ночными акробатическими этюдами, тело.
— И правильно сделаю, — перекладывает волосы мне на плечо и целует в шею, от чего чувствую дрожь, пронзающую позвоночник. — Зато никому не достанешься.
— Как будто я собираюсь кому-то, кроме тебя доставаться, — фыркаю и целую его руку, обнимающую меня за шею.
— Ну, мало ли, — серьезно говорит Филин, покрывая мои плечи поцелуями и периодически прикусывая кожу. — Вон тот прыткий доходяга, который норовил меня мордой в снег окунуть, например.
— Ты о Кире, что ли? — не понимаю, почему Фил снова поднимает эту тему. — Мне казалось, что мы обо всем поговорили и все выяснили. Не нужен он мне, что бы он там не говорил и о чем не фантазировал. Если еще раз заговоришь в подобном ключе, не знаю, что с тобой сделаю.
— Выпорешь солдатским ремнем? — смеется Филин и, резко перекатившись, опирается на руки и прижимает меня к кровати.
Я в ловушке его рук и, если честно, избавляться от этого плена не имею ни малейшего желания. Мысль, что Фил ревнует меня, будоражит тайные желания.
— Надеюсь, понятно, что теперь ты только моя? — хриплым голосом спрашивает, убирая с моего лица пряди волос.
— Понимаю, — киваю и сглатываю, закусив нижнюю губу. — И совсем ничего не имею против.
— Вот лежишь такая, голая вся, прекрасная как сладкий сон, губу закусываешь и в глаза преданно смотришь, — ухмыляется, поглаживая мою щеку. — Ты сводишь меня с ума. Никогда никем не был одержим, никого не хотел больше. Стоит только подумать о тебе и в штанах становится тесно. Ты меня приворожила?
— Делать больше нечего, — говорю и, приподнявшись, целую его в колючий подбородок.
— Птичка, ты потрясающая, — шепчет перед тем, как накрыть мои губы своими.
Как только он целует меня, мир вокруг перестает существовать — пусть сейчас камни с неба начнут падать, какое это имеет значение, когда руки Филина прижимают меня к его телу?
