***
В ресторане не было окон. Он находился на подвальном уровне отеля, окруженный стеклянными стенами бутиков и шуршащим звуком эскалатора. Там играла музыка: что-то вполне соответствующее духу цивилизованного поедания блюд – бархатные Синатра и другие, с незапоминающимися именами тихой страсти в автомобилях и заведениях общепита из кожи и дорогих ароматов. К десяти вечера, за час до закрытия, менеджер ресторана Зейн включал «Никелбэк».
Несколько барных стоек напротив открытых для обзора кухонь и пара огромных столов заполняли все помещение. Посетители были вынуждены передвигаться боком, уступая дорогу басбоям с эшелонами грязной посуды в руках.
Теснота, как считали дизайнеры этого места, создавала теплоту и уют. По мне, так она только создавала большие трудности для посетителей. Ресторанный персонал сновал по залу черно-белыми пятнами, гости чаще были вполне скромно одеты, у многих женщин были очень красивые лица и открытые плечи, мужчины заросли кредитами и бородами.
– Марк, переставляй свои ноги быстрее, очень медленно! – это Эмили. Она стерва и меня не выносит. Ей где-то под тридцать, в ней пуд лишнего веса, но приятные губы и скулы. Ее можно назвать симпатичной и милой, но на работе я стараюсь быть с ней в разных углах ресторана: она в зале – я обязательно начинаю искать дело на кухне, и наоборот. Ее раздражают мой ужасный английский и моя хладнокровная физиономия. Кстати, Эмили – мой шифт-менеджер и лесбиянка. Может, в этом тоже есть свои пять копеек к ее неприязни.
Эмили несправедлива: я неплохо работаю. Мне, конечно, вряд ли выдадут грамоту или диплом за искусство таскания подносов и объедков с посудой на них, если такие, вообще, существуют, но я очень вежлив, приятен и редко что-то роняю.
Да, я не пытаюсь сесть на все стулья сразу. Я помогаю одному-двум официантам, не больше, улыбаюсь только девушкам и русскоязычным, иногда являюсь в мятой белой рубашке, хотя дресс-код у нас строгий. На черный форменный фартук я часто ляпаю пятна, ежечасно хожу в туалет, и не по известному делу, а перевести дух, еще раз разглядеть себя в зеркале. Я могу опоздать на прешифты – собрания персонала для дегустаций, получения нотаций от менеджера, обсуждения вопросов и новинок в нашем меню перед выходом в зал. Прешифтов в день два: утром в десять и под конец утренней смены в районе четырех часов дня. Но еще раз, я вовсе не плох для басбоя в нью-йоркском ресторане. Кстати, да, я с недавних пор в Нью-Йорке.
Рассказать, кто такие басбои? Басбои, раннеры, бассеры – это официанты без права принятия заказов. Помощники. Эти люди, как вороны, летают по ресторану в поисках заброшенных блюд и грязной посуды. Они принесут вам тарелки с дымящимся деликатесом, уберут и доедят то, что вы не доели, вытрут ваш стол или барную стойку, расставят бокалы и серебро, возможно, подскажут, как пройти в туалет. Говорить с ними не стоит: они вас не поймут, коммуникация у них часто хромает обеими ногами. Это работа начинающего иммигранта. Легального, скорее всего. Нелегалы, как я, собеседование в fine dining[1] места не проходят и растворяются по недорогим кабакам, дайнерам и пиццериям далеко от Манхэттена.
Басбоям платят неплохо. Помимо восьмерки долларов в час, к ним в карман идет двадцать-тридцать процентов от всех чаевых. А это с полсотни зеленых за смену. Официанты, правда, часто эти деньги просто воруют: распихивают кэш по карманам и не сдают его менеджеру для пересчета по окончании смены. Никто никогда ничего не докажет.
– Манвел на прешифт не явился, не могу до него дозвониться, – это Зейн, тоже мой босс, он же шифт-менеджер, сообщает мне новости. Зейн Латта – парень нормальный. Ему, так же как и Эмили, где-то под тридцать, он вежлив, корректен, мне понятны его шутки и замечания, которые часто по делу: не лапать руками тарелки, не ковыряться в носу на публике. Он носит пиджак или шерстяную жилетку, узкие брюки и большие бифокалы в толстой оправе. Иногда прицепляет бабочку непонятного цвета. За глаза его зовут Гарри Поттером, но при всем его внешнем виде отличника рожа у Зейна постоянно мятая и небритая.
– Буду признателен, если, Марк, ты его заменишь.
Манвел на прешифт не явился. Это значит, что тот, кто с утра, будет работать весь день или, как говорят, делать дабл. Дабл – две смены подряд. Я не против: дабл – значит сто двадцать, а может, сто сорок баксов за раз. Двенадцать часов на быстрых ногах выжмут и марафонца, но сто сорок есть почти треть от моей квартплаты за месяц или четверть от платы за обучение на моих курсах английского в семестр. Или семьдесят пять больших кружек кофе на утро. А с бейглом, вкусным бубликом, их будет сорок.
– Не проблема, Зейн, пиши меня, у меня есть лишнее время.
Манвел из Армении. Ему двадцать четыре, здесь он уже успел фиктивно жениться, выцыганить у государства зеленую карту – право на работу и жительство – и привыкнуть тратить «пейчеки»[2] на бензин для прокатных машин и «лэп-дэнсы»[3] от стриптизерш. Я вам потом расскажу, чего ему эта грин-карта стоила. Он знает русский, и иногда, возле мойки очищая тарелки от костей и салфеток, мы отдыхаем ногами и болтаем о жизни других. Внешне Манвел немного похож на бандита из телевизионного сериала о 90-х в России: он также выплевывает короткие фразы, гундит и выдвигает вперед шершавую челюсть. Вчера, да, вроде вчера, был его день рождения, но менеджерам этого лучше не знать, тогда у Манвела останется шанс оправдать свое опоздание: придумать историю про болезнь, несварение желудка, ранение или что-то еще в этом духе и как-то спасти себя от увольнения.
До letting go, увольнения то есть, ему еще далеко: он пришел работать в «Плазу», наш ресторан, сильно позже меня. Официально тут у нас увольняют через сто двадцать дней с начала работы, иначе после этого времени мы можем вступить в профсоюз для работников ресторанной обслуги и тиранить свое руководство за любую рабочую лажу. Якобы.
Профсоюз официантов, ха. Да, здесь есть и такой. Каждый месяц к нам на кухню заходит его главный глашатай – бородатый дядька итальянского типа, − раздает всем флаеры и визитки, снимает копии с документов потенциальных членов рабочей общины. Членство в ней, в профсоюзной общине, дает право законно требовать денег и хорошего расписания и трудового контракта с Брайана Кроуфорда – нашего главного менеджера. Брайану, мужику лет под сорок со свинячими глазками и пузом беременной, вся эта контора по защите прав и свобод как кость в горле, поэтому нас – официантов, барменов, басбоев – ему проще заменить кем-то новым, чем ждать, пока мы вольемся в неугодную ему социалистическую шайку и начнем правомерно сосать его кровь и кровь нанявших его акционеров.
Мне, к слову сказать, в любом случае никакого профсоюза не светит: я нелегал и никуда вступить не могу, но Брайану об этом сообщать мне нельзя, иначе карьера басбоя накроется сразу.
Черт, а ведь даже Манвел легален! Из всего front of the house – персонала обслуживания – я, кажется, только один без документов с нужными штампами. В back of the house – среди поваров и мойщиков – таких, как я, целые гроздья. Все они – мексы Ману и Херардо, чернокожий сенегалец Жуан, который днями драит полы и посуду и обедает внутри холодильника-склада, чтобы отдохнуть и остыть, Макс – пиццемейкер из Хабаровска, еще несколько нормальных ребят, имен которых я уже не вспомню, – очень забавны, обучают меня испанскому и готовят мне что-нибудь пожрать. Слова плохого о них не скажу. Они выживают на семь пятьдесят в час, повара на чуть больше – на тринадцать. На конвертах пейчеков, я видел, у многих из них не было адреса, только пустое окошко. Наверное, они и живут в ресторане.
Вот и Манвел. Пришел. Посиневший, небритый – день рождения наступил. В джинсах, футболке, работать сегодня он явно не будет.
– Что случилось-то?
